взбесила. Давно смыто это куда-то. Давно не хочется говорить ему «Рикки».
Вместо этого говорю сейчас:
— Слушай, а живи-ка ты… долго и счастливо.
— Чё?..
— Я в смысле… ну… живи. Без меня живи. Ведь сам знаешь… ты и я — это… не…
— Ты… ты… блять… ты — с-самая тупая баба из всех, что мне доводилось тр-Рахать!!! — рычит он. Ревет. И мне в этот момент кажется, будто я слышу в его реве слезы.
Нет, такого еще не было. Даже в судьбе нашей волчьей, в наших с ним отношениях, нормальных и не очень, я, кажется, ни разу не доводила его до слез. Да и теперь не думала.
Но он мужик и долго не ревет. Вернее, не ревет вообще. Взял себя в лапы.
— Вы же женитесь?.. — осведомляюсь мягко.
И у вас для этого уже все готово, думаю. Я видела у нее на «пине»… каюсь — не раз туда залазила… Ты классно сделал… Ты так старался… Вложил все свое умение… Душу вложил… Нет ничего хуже и непростительней, чем расстраивать чужие проекты.
— Кати… — слышу его спокойный, тихий голос. — Кати… не уходи от меня, Кати.
— Будь счастлив. Правда-правда — счастлив, — говорю ему как можно теплее и спокойнее, а затем сразу отключаю телефон.
Пусть будет счастлив. Я так хочу.
* * *
Счастлив. Долго счастлив. Будь.
Поговорила с ним, телефон — в отруб, а сама пошла гулять. Кажется, уже третий час гуляю. Может, меньше, но нога говорит, что третий. В Берлине начни только — ходить можно долго. Я уже делала так во сне, а Рик тогда, со мной в больнице делал наяву.
Сейчас я не знаю, во сне все это или наяву, но мне кажется, идти лучше, чем сидеть на месте. Идти можно, не выгуливая собаку, не спеша на работу или на встречу. Можно долго идти и думать. И говорить, говорить про себя, а может, даже тихонько — вслух, как те помешанные в метро. Только на улице, среди народа тебя не услышат, а если услышат, то подумают, что ты в наушниках и разговариваешь по телефону.
Будь так счастлив, как не смогла быть счастлива я, когда была с тобой. Я много была с тобой и есть, что вспомнить и прочувствовать заново. Я много была с тобой. Так много, как у иных и не было.
Я поняла и даже говорила тебе, что ты «включил» меня. Но ты не просто меня «включил», а сделал женщиной, научил хотеть и желать безудержно, брать безоговорочно, давать безусловно. Любить не то, чтобы научил, но будто не оставил другого выхода, как полюбить тебя.
А вот подавлять свое желание я научилась сама и подавляла вполне успешно, не живя и не встречаясь с тобой. Извечная горько-ироничная, твердокаменная гордость — ею наградило меня еще то, «после Михи». Она когда-то помогала мириться с одиночеством и воздержанием. Когда я почувствовала, что люблю, но решила, что меня «не любят», «любят, но не так» или «так, но мне так не надо», она, эта гордость, вернулась и помогла снова.
Вот — пожелала тебе «долго и счастливо» и во мне подобно палевому дню с сизым ободком по краям потухла взрослая, матовая грусть и поначалу сделалось пусто, ровно и фактически не больно. Так бывает, если ширануть обезболивающего и попусту не дергаться, а потому ничего лишнего не ощущать.
Но ровная, обезболенная пустота прошла, и в этот вечер мне не хочется реветь, не хочется стенать или ругаться — мне хочется тебя. Мне хочется все бросить, наплевать на гордость, на планы по устройству жизни и многотомные мысли. На квалифицированную или доморощенную терапию.
Я вспоминаю все свои желания тебя, свои хотелки с самой давнишней по самую недавнюю, все ощущения, испытанные с тобой, весь ворох чувств, весь спектр красок, все встречи, все-все близости, объятья, поцелуи, прикосновения и слияния, всю беспредельную жару и жаркий беспредел и… и понимаю, что все было не так. Что не дочувствовала я. Что было между нами, во мне, по крайней мере, еще одно, но главное… Да-да, «ну, что там чувствуют» — была Стервоза-Л.
Что я полюбила тебя с первого взгляда — это, конечно, вряд ли, но лишь настолько вряд ли, насколько это «с первого взгляда» вообще возможно или невозможно в принципе. Но вот после того, как отдалась тебе один, второй, третий раз и не могла и после сказать тебе «нет», а говорила только «да» или «о, да» или «да-да-да», Стервоза-Л уже жила, уже билась во мне подобно еще одному сердцу еще одного, нового существа. Я предпочитала не слышать того биения. А может, на самом деле я слышала и чувствовала Любовь, когда занималась с тобой любовью? Если б только вспомнить…
Услышь я то сердцебиение раньше, многое было бы по-другому. И не придумаешь, как это было бы — быть с тобой в постели и чувствовать, что люблю. И не познаешь, потому что теперь, когда узнала, я решила, что не буду с тобой.
Но мало ли, что я там решила. Сейчас я ведь не этого хочу. Сейчас меня подобно обоюдоострому мечу пронзает отчаянное желание.
Рик, я хочу быть с тобой сейчас. Рик, я хочу быть твоей сейчас. Забудь все, что я тебе сказала, и я забуду, что ты любишь меня «не так». Я уже забыла, и я иду к тебе — отдать тебе себя. Отдать, на сколько ты захочешь, насколько сможешь и насколько тебе сегодня позволит время. Ведь ты не один им, этим твоим временем, располагаешь.
Рик, мне все равно, я буду это терпеть. Я так хочу быть с тобой, что согласна вытерпеть, только бы сегодня случиться нашей встрече. Я знаю, ты захочешь и буду счастлива с тобой весь этот вечер сладко-горьким счастьем. Один лишь вечер, потому что на больше таких вечеров сил — даже моих — не хватит.
Рик, я приду к тебе без слов — они ведь и тогда, в самом начале, были нам не нужны. Если ты что-нибудь захочешь мне сказать, я буду слушать или делать вид, что слушаю. Потому что на самом деле я буду смотреть на тебя, чтобы тебя запомнить. Запомнить тебя таким, как в этот вечер, когда я занималась с тобой любовью и знала, что люблю.
Рик, мы, как всегда, куда-нибудь пойдем и будем любить друг друга без одежды, сливаться кожей, дыханием и взглядом. Ты будешь счастлив — когда мы трахаемся, ты счастлив, я это
