30. Окончательный приговор
– На что это ты намекаешь? – взревел купец. Лицо его приобрело цвет спелого черного винограда, зато руки, стиснувшие подлокотники кресла, побелели. Казалось, он вот-вот бросится на меня.
– Я ни на что не намекаю, ваша честь. Я просто излагаю факты, оставляя выводы и заключения на усмотрение слушателей. Да, кстати, Гвилл. Ты говорил, что тебя обчистили в гильдербургском переулке…
Гвилл, похоже, и сам уже подумал об этом. Он очень пристально смотрел на актрису. Впрочем, теперь и все остальные, конечно же, смотрели на нее, но его взгляд был самым угрожающим из всех.
Марла являла собой образец спокойствия, скромно скрестив руки на коленях. Она выдержала наши взгляды с отвагой истинного профессионала, каковым, без сомнения, была. Даже неприятель порой вызывает восхищение.
– Ваш голос! – произнес Гвилл. – Твой голос! А я-то думал, где это я слышал его раньше! И ведь не только в «Бархатном стойле»!
– Вот уж не знаю, о чем это вы все, – невозмутимо ответила Марла и повернулась к мужу. – Не пойти ли нам в постельку, милый?
– Так, значит, никакая это была не шайка! – вскричал Гвилл. – Только ты одна! У тебя ведь была клюка! Отцовская лютня!
– Вы оба говорите про Гильдербург, а не про Бельхшлосс! – взревел купец, перебив его. – Мы у себя в городе не терпим таких женщин!
– Правда? – удивился я. – Разве я не сказал, что шантажистка была изгнана из города тогда же, когда и мы с Мюни?
– Ложь и клевета! – Он наполовину выбрался из кресла, согнувшись словно огромная жаба, готовая выстрелить своим смертоносным языком.
– Должен признаться, я не успел разглядеть как следует ее лицо, ваша честь. Но ее татуировки я точно узнаю. Впервые я видел их в «Бархатном…»
Лицо Йоханна сменило цвет с пунцового на бледно-серый, а потом приобрело слегка зеленоватый оттенок – возможно, этот эффект был вызван особенностями свечного освещения. С болезненным омерзением повернулся он к актрисе.
– Татуировки?
Она пожала плечами:
– Я приберегала их для тебя в качестве сюрприза.
– Так ты и была сестра Заух? Но герб?
– Я нашла его там же, где, наверное, и Тиккенпфайффер, – в библиотеке нашей ратуши, прямо под твоим кабинетом. Читать надо больше, милый Йоханн!
Ура! Вперед! Он замахнулся на нее, опрокинув на скамью. Она вцепилась в него, увлекая за собой вместе с креслом. Они с изрядным грохотом грянулись об пол, и эху удара вторили визги и крики со всех сторон. Сквозь эту сумятицу голосов доносились отдельные различимые фразы, но я не припомню ни одной такой, чтобы я мог ее воспроизвести, – язык Фолькслянда славится своей выразительностью. Эта часть сражения явно осталась за Марлой. Может, бургомистр не знал, что означали эти слова? В конце концов Йоханн перестал ругаться и принялся просто визжать.
Только совместными усилиями капитана Тигра и Фрица любящую пару смогли разъединить, с большим трудом подняв Йоханна с пола. Марла поднялась на ноги без посторонней помощи. Вид у нее был свирепый, и она потирала горло. Купцу досталось значительно сильнее; складывалось впечатление, что она удачно заехала ему коленкой. Конечно, она была профессионалом, а он был отнюдь не Мюни.
Гвилл поставил кресло на ножки, Фриц водворил Йоханна обратно, где он и остался сидеть, согнувшись и всхлипывая. Марла огляделась по сторонам посмотреть, что замышляют остальные. Когда взгляд ее упал на меня, волосы мои чуть не стали дыбом.
– Отцовская лютня! – повторил Гвилл, придвигаясь ближе к ней.
Марла самодовольно ухмыльнулась:
– А ты подай на нас в суд! За все мои долги расплачивается Йоханн. Так ведь, крошка Тикльпоппер?
Тиккенпфайффер имел не слишком радостный вид, без сомнения, переживая по поводу утраты важного клиента. Он облизнул губы и промолчал.
Актриса снова передернула плечиками.
– И потом, менестрель, ты ведь не можешь пожаловаться, что я пожалела сил, развлекая тебя позже, разве не так?
Нотариус вздрогнул. Гвилл покраснел и отвернулся.
Йоханн застонал. Я не особенно жалел его. Что бы он там ни говорил, ни за что не поверю, что он сделал предложение хорошенькой юной послушнице раньше, чем узнал о результатах исследования Тиккенпфайффера. Он пытался сесть на трон, а угодил прямиком в выгребную яму.
Фриц прошел у меня за спиной и отодвинул засов на ставне. В комнату ворвался солнечный свет и морозный утренний воздух – нельзя сказать, чтобы в Фолькслянде не знали, что такое оконные стекла, но до такой глухомани, как «Приют охотника», они еще не доходили. Мох на полу снова зашевелился. Тлеющие угли в камине задымили, потом разгорелись.
Ночь прошла, все истории рассказаны…
Мы вернулись к реальности.
– Утро, господа! – гортанно рассмеялся Фриц. – А теперь мне предстоит разобраться с майстером Омаром.
Теперь мне предстояло разобраться с Фрицем. Не спорю, подобная перспектива изрядно претила мне, господа, но я не видел другого выхода. Первые свои реплики я адресовал майстеру Тиккенпфайфферу – весьма почтительно, должен заметить.
– Вы упомянули нынче ночью виру, советник. Выкуп. Называлась сумма в пятьдесят талеров. Скажите, обязательно ли мне платить наличной монетой, или мне позволено предложить равную или большую ценность?
Он вытаращил на меня свои крысиные глазки.
– Обыкновенно суд не возражает, если пострадавшая сторона согласна принять мзду в любом выражении, стоимость которого не меньше установленного судом денежного эквивалента. Однако это зависит от конкретных местных установлений администрации, осуществляющей юрисдикцию на данной территории.
Я решил, что, возможно, его тарабарщина что-то и означает.
Одна из лапищ Фрица нежно сомкнулась на моей шее. Голос его показался мне подобным шуму надвигающейся лавины – если, конечно, лавина может звучать скептически.
– Что ты хотел предложить мне, бродяга?
Как что? Как можно меньше, не больше, чем необходимо.
Взывать к купцу или его половине было бы по меньшей мере наивно. Гвилл не отказал бы мне, но сам сидел без гроша. Фрида благоразумно не вмешивалась.
– Капитан Тигр, – сказал я, стараясь говорить немного быстрее. – Вы намерены безучастно смотреть, как этот садист-переросток удовлетворяет свои звериные инстинкты к насилию?
Солдат продолжал стоять у огня, приглядывая за купцом. Он пожал плечами:
– Правосудие на его стороне. Ты сам виноват в своих неприятностях.
Фриц продолжал поднимать меня. Позвоночник хрустнул. Я обеими руками вцепился в скамью.
