слова и фразы, отточенные за две тысячи лет христианской мысли, заменены «более понятными». Как сказал архидиакон Йорка, Библия стала похожа на телесериал, но утратила сокровенное содержание». [34, с. 89].
Чего только ни придумывают, чтобы оправдать навязанные процессы! Говорят, например, что речь, состоящая только из открытых слогов, монотонная.
«Неправда, — возражает Светлана Рябцева. — «Гласная» речь как раз и модулируется намного легче и естественнее, чем «согласная», поскольку она ближе к пению. Такая речь убедительна. «Пламенная речь» — говорят о ней. Гласный звук — это протуберанец энергии, мощно воздействующей на слушателя».
…Будущий академик Д.С.Лихачев сделал однажды в узком кругу доклад, который стал одним из поводов для его ареста. Получил пять лет Соловков. А говорил он, среди прочего, вот о чём.
«Русская орфография создавалась в течение десяти веков и странно, если бы в результате она не соответствовала бы духу русского языка, не была бы наиболее простой для их выражения».
«В старину весь целиком уклад русской жизни был проникнут православием, странно, если бы русская графика и орфография — основы этого православного уклада — не соответствовали бы им вполне».
И вывод:
— чем больше в языке графических знаков, тем легче он при чтении, т. к. каждое слово индивидуализируется;
— чем характернее слово, тем легче его схватить взглядом, узнать;
— чтобы схватить и опознать, надо видеть корень; удобна та орфография, которая даёт возможность быстро связать корни и различать слова по префиксам и окончаниям. Это и есть чтение — узнавание.
Таким образом, наиболее удобна морфологическая орфография (историческая). Это старая орфография». [55, с. 26].
Возможно ли возвращение к ней? Уже поздно? Нет, друзья мои, немтыри и заики, давайте учиться петь. Во весь голос. Кстати, вы знаете, что в старину от заикания лечили чтением церковно-славянской Псалтири? Нет? Тогда пойдем дальше.
Бесы-буквоеды
Господь Бог попустил, и одним мановением Ленина бесы в русский язык вошли. Не получилось ли так, что приставка бес, заменившая без, сделала язык, одержимым бесом?!
Закопошились, поползли со страниц в души бес-сердечный, бес-страстный, бес-сильный… Легионы смысловых оборотней! Бесотрансплантация удалась. И на стыке, в месте сращения тёплого корневого слова с ледяным бесом, образовались, пошли гулять по просторам вирусы бес-памятства, бес-порядка, бес-сер-дечия.
Действительно, перед сотнями русских слов «бес» стал как пристав, как надзиратель за тем, чтобы смысл корневого значения был перевернут. В книге «Услышьте славяне все Слово» философ Г.Емельяненко пишет образно и выразительно: «Было в нашем языке одно-единственное слово ругательное — бѣсъ. И стояло оно, как будто на лобном месте, — издалека заметно. И отличалось от всех, и узнавалось легко, как признак врага — духа злобы. Благодаря церковно-славянскому правописанию, бъсъ имел свое первородное имя, паспорт и прописку преисподней. Поэтому народ твердо знал о его существовании, встречался по жизни со следами лукавого, сочинял о нем в ночь перед Рождеством, опасался его козней… Когда вытворялась буквально провальная перестройка великого языка, бесы-буквоеды уничтожили две древние буквы в слове — имени своем. Одну — ять — подменили, другую — ер — стерли. Нутро обновили, а хвост обрезали. Причесали его, очеловечили, гуманизировали, да прямо — из грязи в князи. Так путем неестественного отбора и расплодилось племя бесподобных…
Введя в язык новописанного беса, буквоеды культурно отвели от него древний корешок узнавания его первородного имени и привили к новой приставке бес, которую вместо родной приставки без ввели повсеместно — во всех соответствующих словах языка. Получилось так, что беса запрятали от узнавания его людьми за двойную стену безпамятства…»
Вдумайтесь в эти слова-оборотни. Бес-перспективный, бес-толковый, бес-полезный… Они кажутся отрицательными, однако издевательски скрывают в своем звучании похвалу рогатым…
Язык — поистине генетический материал. И вот после 1917 года, едва ли не в каждую его живую клетку-слово впился вирус-паразит. Чудовищными анакондами поползли каббалистические аббревиатуры, новояз беспощадно наступал.
Сравнение с оруэлловским новоязом уместно вполне. Масштабы изменения самого строя русской речи оказались поистине фантастическими. Сравните. В приложении к «1984» Оруэлл писал о принципах новояза: «В новоязе эвфония перевешивает все соображения смысла. Ей в жертву часто приносятся законы грамматики. В результате слова однотипны. Они состоят и двух-трёх слогов, с равными ударениями на первом и последнем. Это создаёт «тараторящий» стиль речи, одновременно стакаттный и монотонный, что и требуется. Ибо цель — сделать речь, особенно о предметах идеологически окрашенных, по возможности независимой от сознания. Для повседневных нужд, безусловно, надо было придумать прежде, чем сказать, но правильные политические или этические суждения у члена партии должны были вылетать автоматически, как пули из ружья…».
Отступление о «говённом жаргоне».
Ещё задолго до революционных изменений в России Г.Лебон догадался: «Когда после разных политических переворотов и перемен религиозных верований в толпе возникает глубокая антипатия к образам, вызываемым известными словами, то первой обязанностью настоящего государственного человека должно быть изменение слов». [34, с. 86].
В России на практике примерно так и получилось. А о главном источнике советского новояза писал Куприн: «Но есть одна, только одна область, в которой простителен самый узкий национализм. Это область родного языка и литературы. А именно к ней еврей — вообще легко ко всему приспосабливающийся — относится с величайшей небрежностью.
Кто станет спорить с этим?
Ведь никто, как они, внесли о вносят в русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных, телеграфно-сокращённых, нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию… [55].
В частном письме А. Куприн был ещё более резок: «Писали бы вы, паразиты, на своём говённом жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. Поставили бы совсем-совсем русскую литературу…» [48, с. 103]. Боюсь, что в наше время запаха этого жаргона многие уже не чувствуют. Принюхались.
Козырнув бесам в кожаных куртках, революционные матросы в бескозырках изымали в типографиях буквы, которые стали считаться лишними. Бесполезным было признано связующее с Богом наследие Кирилла и Мефодия. Сама осмысленная азбука стала бессмысленной, заблеяла по-козлиному: а-бэ-вэ… А и Б сидели на трубе… крематория. Да, под алтарем церкви, что на Донском кладбище, запылал адским пламенем первый в Москве крематорий для бесклассового общества.
Словно разносчики красной инфекции пронеслись по киноэкранам Советской России беззаветные, бесстрашные «Красные дьяволята».
«Лучшие» из них — не киношные, а настоящие — получили на свои бесчувственные сердца перевернутые пентаграммы, ордена Красного Знамени.
Был распилен череп бессмертного вождя, и его усохшее содержимое стало основой будущего Пантеона «гениальных мозгов».
Незаметно для себя, ежечасно призывая беса, ученые работали «как одержимые».
