извечная его издевка. — Но стены стольного града и впрямь оказались не такими уж надежными, как нам всем виделось. Для отрока твоего, я имею в виду.
Хром поневоле снова цапнул саблю.
— Что? — выдохнул он.
— Да ничего такого, что можно было бы решить с помощью меча. Охолони. Он — здесь.
— Что?!
— Вон в той рощице дожидается, — кивнул Перстень куда-то за спину Хрому. — Наш белозерский разъезд на них наткнулся.
— На них?
— Ага. Паренек твой, а с ним мой Котел. И… кто бы ты думал там третий? А? Церковник. Никодим. Интересно получается, да? Вот видишь, как все лихо закрутилось. А ты хотел меня убедить, что вестей больше нет.
Степняк поднялся на ноги и встал возле воеводы, ожидая распоряжений.
— Что навис? — бросил на него деланно недовольный взгляд Перстень, снимая со ствола не просохшую еще рубаху и с трудом натягивая мокрую ткань. — Давай, веди.
ХХХ
— Это что ж получается, подмоги не будет?
Молчан обвёл всех собравшихся в его шатре ошарашенным взглядом. Никодим развёл руками. Мол, что есть, то есть. Перстень, развалившийся на лавке, хмуро прикрыл глаза. Яков как обычно хлопал глазами. Хром хотел было сложить руки на груди, да вдруг вспомнил, что уже давненько делать так не может.
— Тебя только это интересует? — выдохнул он.
— Да. Язви твои потроха, да! Кто теперь остановит эту морскую шайку?! Получается, мы тут ждали подмоги от княжьей дружины, а теперь выходит, никто не придёт.
— Выходит, так.
Теперь настал черёд Никодима обвести компанию ничего не понимающим взглядом.
— Что я упустил? Светлый меня отправил сюда передать из рук в руки вашего малолетнего витязя.
— Многовато в последнее время чести всяким безродным собакам, — не мог не прохрипеть боярин, угрюмо теребя бороду.
Черноризец поймал взгляд Хрома, едва заметно кивнул: всё, мол, понимаю, острить на этот счёт не стану. Во избежание. Вслух же сказал другое:
— А с чего это вы вдруг ждали пополнения? Мне-то казалось, дело разрешилось. Не сказать, конечно, что благополучно, но уж самая большая задница, что могла случиться, случилась.
— Случиться-то она случилась, — кивнул со своего лежбища Перстень. — Да вот выяснилось, что пожаловала она к нам не одна.
— Фрол Силыч? — быстро догадался «ромей».
— Он самый. Выяснилось, что знает он немного больше, чем мы могли подумать.
В шатре повисла тягучая тишина.
— И? — нетерпеливо прервал её Никодим.
— Губу подбери, — прохрипел второй из братьев Ратиборовичей. — С чего мы должны заморским вражинам державные тайны раскрывать?
— Кто ты, боярин, такой, чтобы за Светлого решать? Тот почему-то раскрыл. Доверился.
— Ага. И стольного града лишился.
— А может и ещё одного, пока мы тут глотки рвём, — вдруг подобравшись, бахнул по столу кулаком Перстень. Все мигом обернулись на него. — Моего града!
Боярин насупился, проворчал что-то себе в бороду, шагнул к столу и щедро бухнул в кубок вина из кувшина.
— Говори, — кивнул Никодим Перстню.
— Когда-нибудь слышал такое имя — Синèус?
— Аналитик, хм, то есть, отрок мой учёный, может, слыхал. Я — нет. Так что?
Взгляды испытующе скрестились на Якове. Прямо как комиссии на выпускном экзамене.
— Князь, посаженый на белозерский стол самим Рюриком, — порывшись в памяти, вспомнил он. — И там же, в Белоозере, представший перед предками.
— А нынче выясняется, что нашелся в землях нордов неожиданный потомок рода Синеуса, — прервал недолгий экскурс по княжьему фамильному древу Перстень. — Который чтит пращура так крепко, что вознамерился вернуть себе его вотчину. То есть, Белое Озеро. И собрал он для того полтысячи мечей.
— Какие такие семейные хроники взялись у викингов? — состроил кислую мину Молчан. — Эти разбойники читать-то умеют дай бог один из тысячи. Да и этот один — трал, угнанный ими в рабство. Какого такого Синеуса они вдруг там на своих голых скалах вспомнили?
— В действительности доподлинно не известно, был ли на самом деле такой конунг, — кого хотел Яков успкоить этими словами — собравшихся воевод или себя самого, точно он сказать не мог. — "Sinehus" по-шведски означает "свой род". И кого там на самом деле отправил в Белоозеро князь Рюрик — воеводу своего, брата-свата или вовсе семью — не до конца ясно.
— А они, вишь ты, потомка сыскали, — хмыкнул в кубок Молчан. — По отцовской, язви её, линии.
— Полтысячи мечей? Жидковата дружина, чтобы целый город на копье взять. А после — еще и удержать, — вопросительно вскинул брови Никодим. Глядя опять исключительно на Хрома.
— Именно. Но расчет у господ заговорщиков оказался верным. Пока Ольга режется с сыном за власть в Киеве, а наместник Белоозера «случайно» увёл из города всю рать, взять его можно и меньшими силами. Мы-то думали, коль князь победит, тут же отрядит полк нам на выручку. А теперь выходит…
— А теперь выходит, что все города на полночи отложиться от нас могут, — прохрипел Молчан. — Новгородские купчины давно уж хотели. Неспроста ведь этих псов через свои границы пустили. Теперь заручится этот хренов синеусов пащенок поддержкой Ладоги до Новгорода — и здравствуй, новая война. Со своими.
— Где они сейчас? — вид у Никодима был такой, словно ему и в самом деле было не всё равно.
— Должны уже миновать Онего. А значит, сейчас идут вверх по Мегре. Это их, конечно, займет на какое-то время. Еще больше его отнимет волок. Но как только они спустят драккары на Иводу — догнать их посуху нам будет почти невозможно. Сейчас ли мы двинемся к Белоозеру, или попытаемся следовать за ними по берегу, они прибудут на место раньше нас. А бросаться на стены, которые держит пять сотен нордов, тремя нашими сотнями — что ежа голым задом давить.
— Тогда остается одно — перехватить их на волоке.
Никодим ещё раз обвёл всех тяжёлым взглядом, будто ждал, что у кого-то найдётся, что ему возразить.
— Ясно, — коротко бросил Молчан.
И стремительной поступью вышел из шатра. Снаружи зарокотал его голос, отдающий приказы. Судя по тому, что в споры и проклятия пускаться он не стал, боярин пришёл к такому же выводу.
Перстень почесал за ухом.
— Фрол, я так понимаю, больше нам ни к чему.
Хром упрямо покачал головой.
— Пригодится.
20. Тормунд Волчий След (начало)
Солнечное утро наполнило воздух чистой прозрачной свежестью. От реки веяло напоенным приятной влагой легким ветерком, и нахвататься его вдоволь, полной грудью никак не получалось. Он касался кожи мягкой прохладцей, настойчиво и неустанно теребил метелки густого приречного разнотравья, шебуршал в листьях деревьев в ближайшей роще, озоровал в зарослях камышей и осоки, обступивших берега. Солнце давно уже поднялось над окоемом,
