просипел Серебряков устало. — Бревна эти, разных Мякишей да Похлебкиных, тяжело будет выволакивать из распадка.
Балакирев виновато приподнял плечи: других путей, обхода нет.
Серебряков, Балакирев и Галахов сумели увидеть всех обитателей распадка. Их действительно было четверо.
— З-зеленые братья, язви их в корму, — подвел итоги майор, — наглость какая: ничего не боятся. Словно у себя дома в печке шуруют: хотят сожрать тушеного мяса — им приносят из магазина мясо, хотят супчику через край прямо в рот налить — льют. Этого Мякиша три года не могут найти, материк от Калининграда до Владивостока граблями несколько раз прочесали — пусто, а он вот где осел — совсем рядом. Живет, как у бога за пазухой, банду образовал.
Майор говорил, ни к кому не обращаясь, не ставя Мякиша с «лесными братьями» никому в упрек, а Балакирев скверно себя ощущал: он недоглядел, он дал возможность вырасти чирью и пустить корни, разгляди он Мякиша три года назад, встреться с ним да сшибись — не было б того, что есть сегодня. Эх, если бы да кабы — все мы крепки задним умом.
— Я, товарищ майор, про того, кто по кличке Бюллетень, кое-что узнал, — проговорил Балакирев виновато.
— Еще одно открытие, — Серебряков сел поудобнее, — и что за сухофрукт этот Бюллетень?
— Сухофрукт занятный. Вы не слышали про то, как один человек и летовал и зимовал в сопках без всякой крыши над головой?
— Если что-то и было, то без меня, — сказал майор.
— Геологи нашли в гольцах горячую воду, вывели из камней трубу, поставили заглушку и кран и ушли — пригодится, дескать, горячая водица в будущем. Тут-то и появился подле трубы один человек — хворый. Приклепал к крану две своих трубы, самодельных, к ним приладил батарею, сколотил нары и стал жить на термальных водах, как где-нибудь на курорте — вода-то родоновая! Родон сердце лечит, кости, мышцы, кровь — многое! Бассейник грязевый соорудил, помост. Как только мороз начинал прижимать, он раздевался и в горячую грязь — бульк! Сидел, лечился. Ловил ондатр, рыбу, тем и питался. Потом его турнули. Не я турнул, не Галахов, не наш это участок. Оказывается, жил хворый ранее на Большой земле и был нормальным человеком, потом заболел и на этой почве малость… — Балакирев поковырял пальцем у виска, — да и не малость, раз совершил тяжелое преступление: убил жену. Топором отсек голову — вот какое действие произвел. Сидел срок, но не до конечного звонка, выписали раньше положенного — совсем сдыхал. Врачи обрекли. А тут бесплатный родоновый курорт. Со временем он заделался там чем-то навроде маленького директора-распорядителя, к нему даже женщины из санатория приходили лечиться. Когда его вытурили — говорят, прямо из грязевой ванны вытащили, — он некоторое время работал сторожем в санатории, боялся отходить от врачей, а потом исчез. Говорили, что уехал на Большую землю, а оказывается — нет. Здесь ходит человек по кличке Бюллетень.
— Вот и еще один известен, — майор снова задымил. Он очень вкусно умел курить. Наверное, не существовало на Камчатке второго такого курильщика, как Серебряков, а если и существовал, то майор все равно давал ему фору.
— Фамилия у него, — Балакирев пошевелил пальцами, пробуя ими что-то невидимое, — странная у него фамилия, мягко говоря: Шахнавозов.
Майор хмыкнул.
— Шах в навозе! Действительно, странная фамилия. И мягко говоря и твердо. Но пусть над своей родословной Шахнавозов сам задумывается.
— Пахнет фамилия неприятно, — заметил Галахов.
— А запах — это из области эмоций, — строго заметил майор. — Наверное, у этого человека фамилия когда-то была просто Навозов, и чтобы как-то облагородить и приподнять ее, он добавил приставку Шах. Сами «лесные братья», как я полагаю, на лов не выходят, чтобы не светиться. На реке ведь всякий люд бывает, в том числе и мы, красноголовые, — Серебряков скосил глаза на Галахова, что-то засек и похмыкал в кулак, — с красноголовыми им никак нельзя встречаться. Поэтому «лесные братья» имеют своих связников, неких доверенных лиц, поставщиков, которые для них браконьерят. А братья-дегенератья занимаются обработкой: выковыривают икру, коптят балык, коптят тежку, солят хвосты, икру закатывают в банки. Связнички им и продукты приносят, и выпивку поставляют. Из выпивки, говорят, в основном коньячок — «лесные братья» привередливы, им обязательно подавай коньячок, да не какой-нибудь, а с пятью звездочками либо фирменный: «Белого аиста», «Арарат», «Абхазию». Губа не дура.
Майор говорил, а Балакирева продолжал тревожить шрам — ровно бы во второй раз участкового туда же, под лопатку, саданули ножиком. Давно это было, в пору, когда после пяти часов вечера люди из домов боялись выходить, у каждого, кто появлялся на улице после пяти, в кармане брякали друг о дружку кастет с ножом, свинчатка либо что-нибудь посерьезнее. Оружия было много, война недавно кончилась, фронтовики понавезли с собою всякого металла вдоволь. Кинулся Балакирев как-то разнимать драку между ушлыми мужиками — пареньками тридцати и сорока лет, которые, как Альпинист, никогда не стареют, до семидесяти остаются пареньками, и получил нож под лопатку. Да еще свинчаткой по затылку нацелились ему, дураку, врезать, но удар получился вскользь, только лохмот кожи содрал с головы. Оказывается, дрались ушлячки-то специально, хотели балакиревским пистолетом завладеть.
Не завладели — Балакирев не дал. Много лет прошло с той поры, все быльем должно уже порасти, шрам окончательно затянуться, от него не то чтобы следов — даже меток не должно остаться, а шрам все болит, он все молодой, кожица на нем тонкая, нежная, розовая, сочится слезами. Чуть что — сразу о себе напоминает, ноет, отдает болью в голове и под лопатками.
— А зимой связники приносят им порох, капсюли, пули, гильзы. Я не удивлюсь, если у «лесных братьев» мы найдем и многозарядные карабины. Вы что так мрачно в окно глядите, Сергей Петрович?
— Думаю, прав механик Снегирев, картошка на Камчатке ныне не уродится.
— Картошка? Да выбросьте вы ее из головы, Сергей Петрович!
— Слушаюсь!
— Значит, в руке уже целый журавль. Сидит, дергается и гадит, старается попасть на голое тело. Я полагаю так — надо бы журавля пощупать: а вдруг яйцо? Вдруг кто-нибудь из связников вылупится?
Майор докурил сигарету, щелчком выбил дотлевший чинарик в форточку. Достал вторую сигарету и как-то излишне поспешно, словно бы боясь, что рядом окажется жена, отнимет спички и лакомое изделие под названием «Пегас», раскурил ее.
«А ведь верно, жена запрещает курить товарищу майору, — отметил Балакирев, — и не потому запрещает, что опасается за здоровье товарища майора, а потому, что тверда в одном странном убеждении: тот, кто дышит табачным дымом или сам смолит козюльки, непременно
