– Ты не тьма, Сэйнн, – говорит Хэйни, ее голос заглушает стук моего сердца и все вокруг. – Ты та, кем выбираешь быть.
* * *
Краем глаза я вижу, что внизу, вокруг здания, цепью стоят люди. Мужчины и женщины в черных футболках, с татуировками на лицах. Проводники, наделенные чужой силой. Они просто стоят, сложив руки на груди, и большинство из них наверняка погибнет от рук полиции или тех, на кого вот-вот обрушится тьма. И она обрушивается – но не на них, а на нас.
Хэйни отпускает меня, делает шаг в сторону, чтобы подойти к краю и рассмотреть получше, что там происходит. И в ту же секунду раздаются пять выстрелов – будто глухие удары кулаком в грудную клетку. И Хэйни падает. Не как в фильмах, не навзничь, а на бок, потом переворачивается на спину, хватая губами сырой воздух, и вокруг нее по дождевой воде расплывается алое озеро.
– Надо было мне запереть за тобой дверь, – говорит Фабио, подходя к нам. – Терпеть не могу, когда родственники вмешиваются не в свое дело.
Черная шелковая рубашка, мокрая от дождя, блестит тем же тусклым, гипнотическим блеском, что и ствол пистолета в его руке. Я смотрю на него, потом снова на сестру и не могу пошевелиться. Тьма пеленает меня тугим коконом, чтобы я родилась заново. Тьма подарит мне черные крылья, большие и сильные, которые унесут меня прочь от этого места.
Поверх его плеча я вижу, как далеко впереди распахивается дверь и на крышу вылетают Ливень и Асиано. Фабио оглядывается. На секунду я уверена, что Фабио сейчас застрелит и их тоже, но он лишь делает полшага в сторону, встает боком ко мне, так чтобы мне было хорошо их видно, и простирает свободную руку с поклоном:
– Прошу, принцесса. После вас.
Стекло у наших ног начинает дрожать. Тьма клубится вокруг меня, бушует, как пенистый океан, бездонный черный океан, готовый затопить мир и стереть его с лица земли, чтобы потом, когда-нибудь, появился новый. Абсолютно темный. Но гигантское смертельное цунами все еще ждет моей воли, как послушный пес ждет команды хозяина. Вой сирен становится ближе, отдается звоном в голове, заполняет собой все пространство до самого неба.
Асиано останавливается лишь на секунду, чтобы оценить ситуацию, потом бросается к Хэйни. Оружие его не пугает, он и тут готов умереть, выполнив свой долг. Ливень медлит, но затем все же делает шаг ко мне. Через минуту на крышу ворвутся отряды спасателей и полиции. Удачнее момента не будет.
И я отпускаю тьму.
Фабио смотрит на меня, тьма плещется в его глазах, огромная, безбрежная, как весь древний равнодушный космос. Он поднимает пистолет с глушителем, и я пристально слежу за тонкими пальцами гениального пианиста, когда они выполняют последний аккорд. Выстрела почти не слышно, и пару секунд после него ничего не происходит. Потом Фабио падает, и пистолет тонет в кровавой луже, чтобы больше никогда не выстрелить.
Стекло у наших ног взрывается, миллионы осколков взлетают в воздух, а потом сыплются вниз, на людей, которые еще не успели покинуть зал.
Мир замирает в стоп-кадре. Снова поднимается ветер, хлесткие плети дождя бьют меня по плечам, по лицу, будто пытаясь привести в чувство. Внутри пустота – холодная, гулкая, незнакомая. Тьмы больше нет, но кроме нее, тоже ничего нет.
Асиано сидит на краю огромной, с осколками по краям дыры в крыше рядом с Хэйни. Он уже успел снять с себя рубашку, свернул ее в плотный валик и теперь пытается зажать им раны. Хэйни хрипит и кашляет. Ливень суетится рядом, пытаясь чем-то помочь, но явно не знает, что делать. Я подхожу ближе.
Говорят, в минуту сильного стресса мы обращаемся к тому языку, который знаем лучше всего, но я перестаю понимать все языки мира – в словах больше нет никакого смысла. Асиано что-то кричит мне на врачебной латыни вперемешку с итальянскими ругательствами, что-то про терминальную стадию и коллапс легких, звук его голоса едва пробивается в мое сознание сквозь плотную шумовую завесу. Я различаю сирену скорой – она громче и звонче, чем полицейская. Я заметила это еще тогда, в Риме, лежа на асфальте посреди улицы. Парамедики будут здесь через пару минут. Я опускаюсь на колени рядом с сестрой, прямо в глубокое багровое озеро, кровавая вода пропитывает джинсы и края футболки. Алое на белом. И холодная, бескрайняя пустота.
– Сделайте что-нибудь! Вы же доктор… – говорит кто-то моим голосом. Я слышу его со стороны и не могу пошевелиться. Ливень где-то рядом, но я это скорее угадываю, чем чувствую.
– Смотри, – говорит Асиано, указывая куда-то вниз.
Я опускаю голову, утыкаюсь взглядом в окровавленную ладонь Хэйни, в сведенные судорогой пальцы с обломанными ногтями. И вижу, как по этим пальцам вместе с кровью струится золотистый свет. Он похож на жидкое пламя, но его языки под дождем не гаснут, а, наоборот, становятся все ярче и выше, будто растворяясь в окружающем мире. И чем ярче они горят, тем бледнее и неподвижнее становятся лицо Хэйни и ее тело. Багровые пятна расплываются по золотистому шелку блузки, по светлым волосам, и теперь она точно похожа на павшего в битве эльфийского воина. Я поднимаю на доктора взгляд – мне кажется, он совсем пустой, без вопроса, но Асиано объясняет:
– Это Жизнь. Та самая божественная искра, то, чему до сих пор нет точного названия. Те, кто отличается от людей, как мы, иногда могут ее видеть. Если свет покинул тело, но еще не отделился от него, то человека можно спасти. Еще можно… Надеюсь, боги послали нам не совсем бестолковых студентов.
Но по его лицу, по какой-то особой не то растерянности, не то покорности во взгляде я понимаю, что надежды нет. Хорошие врачи плохо умеют врать.
– Сэйнн, я хочу, чтобы ты взяла ее, – вдруг говорит Хэйни громко и отчетливо. – Возьми мою жизнь. Чувствуй. Люби. Делай глупости и радуйся им. Живи. Это правда здорово. Из всех подарков, что я мечтала тебе подарить, это самый лучший.
Как можно, задыхаясь в агонии, говорить о том, что жизнь прекрасна? Я никогда не пойму людей, я просто не хочу это понимать.
Хэйни слабо сжимает мою руку, и я чувствую, как тепло струится по венам. Похожее на тепло эликсира и на то, которое мне передала Герцен после своей смерти, но намного сильнее. Все же та искра настоящей жизни, что-то от тех трех дней еще осталось во мне, иначе я не смогла бы противостоять Фабио в нашем последнем столкновении. Но я не хочу, чтобы эта искра разгорелась в пламя. Я хочу отнять руку – мне не нужна эта жизнь, в которой столько страданий. Но Асиано, продолжая прижимать повязку, говорит:
– Если ты откажешься, Сэйнн, она умрет ни за что. И ты тоже умрешь.
– Пускай. Я не хочу становиться человеком. Не хочу, слышите?! – ору я, но руки не отнимаю. – Не хочу, чтобы мне было больно. Быть человеком – больно, я этого не выдержу.
Мой голос начинает заметно дрожать – наверное, от холода, и выговаривать каждое слово стоит больших усилий. Асиано кладет свободную руку поверх наших с сестрой сплетенных пальцев.
– Ты справишься, – говорит он. – Мы будем рядом.
Ливень утыкается лицом мне в плечо и не то целует меня, не то плачет – я не могу разобрать и не хочу на него отвлекаться.
