вступаем еще и в усложняющуюся пору, раз в обозримом будущем, к счастью, отодвигается угроза войны, и, значит, учимся жить без укоренившегося фактора — привычного внешнего врага — «капиталистического окружения». Общий враг, вероятность вступить с ним в сражение — сплачивает большие массы. Свойственная человеческой натуре агрессивность (а по свидетельству Блаженного Августина она проявляется уже в детском возрасте) целенаправлена на врага, используется и отчасти поглощается войной. А как сейчас, да и дальше при неизбежности мира, на открывшихся мирных просторах при нашем пока еще общественном инфантилизме, как уберечься от сублимаций агрессивности, жестокости? Они уже проявились. Воспламеняемость жестокой национальной розни и невеселая обособляемость всех ото всех, порой беспечная готовность утратить наш общий язык общения, будто не было катастрофы вавилонского столпотворения, когда, лишившись общего языка, «один не понимал речи другого», как повествует Библия, и люди рассеялись по всей земле. Но то была кара Всевышнего. А тут рукотворное дело.
Свобода и гражданская мораль — неразделимы. Без общей гражданской морали и доминант общественного мнения и поведения одними, пусть и хорошими, законами не проживешь.
Есть в истории пример, от которого не отмахнешься. Веймарская республика выработала хорошую конституцию, что и поныне признано. ФРГ чтит память о первом президенте республики Фридрихе Эберте (кстати, учиться на менеджеров поехали теперь наши соотечественники по фонду Эберта). Но молодая демократия Германии в пучине экономического хаоса в стране, безработицы и израненность народа поражением, унизительным Версальским договором не смогла защититься от внутренних агрессивных сил, сломивших ее.
Перед лицом всего переживаемого нам необходимы нового уровня и понимания гражданское согласие и сплоченность, чтобы иррациональная стихия не захлестнула нас, не смела нашу молодую демократию.
Я писала давно по другому поводу, но это относится и к этим размышлениям: простым поименованием злодеяний, тех, что, казалось, не вместить человеческому разуму, можно невольно вводить немыслимое в обиходный круг.
Массированность фактов, не несущих новых нравственных постижений, может перекрыть источники света. И тогда может оказаться подавленным, а не просветленным сложный, ранимый внутренний мир человека. Может истончаться грань между добром и злом, утрачиваться радость жизни, возникать отчуждение, ожесточенность. И вот уже есть признание в записках Бориса Василевского: «Я социально остервенел», «Мы все социально остервенели» («ЛГ», № 20, 1989).
Мы болеем, мы выпали из истории. Об этом пишет с духовным напряжением Валентин Курбатов: «История, которая живет в „генетике“ каждого человека, протекая неслышно, как время… внезапно оказалась отчуждена, оказалась как бы всем посторонней…» И Курбатов пристально ищет пути возврата отчего дома.
Как жить человеку, с какими представлениями о себе, своем месте в новом мироустройстве, обретать который отправилась наша страна в неблизкий путь. Что же делать, чтобы вызволенное нами к ответу минувшее, лишившее нас исторического оптимизма, не увечило, не породило духовные изъяны, чтобы благотворной оказалась болезнь? Конечно же, нет единого рецепта.
Но вот читаешь Вячеслава Кондратьева «Поговорим о свободе» («ЛГ», № 21, 1989) — и слышится что-то искомое. Это «что-то», прозвучавшее в размышлениях писателя о нашей истории, — его боль, чувство горечи. Той облагораживающей, по Блоку, горечи, что привносит новое знание жизни.
Высокой трагедии — а мы ее переживаем, — присущ катарсис — просветление, духовный жест очищения. Пусть же трудом души и таланта литература будет обретать его, а с ним и надежду.
Жизнь идет дальше. Она нуждается в поддержке надеждой.
И хочется напоследок сказать просто о самоценности жизни, в какую бы эпоху ни суждено было родиться.
Примечания
1
Д. Б. — Давид Борисович Коган, отец Павла Когана и свекор Елены. — Здесь и далее примечания редактора.
2
Михаил Молочко (1919? — 1940) — студент ИФЛИ, погибший на Финской войне.
3
Тунгусы никогда не были кочевниками-конниками. Предположительно, здесь, по смежности в хрестоматийной строке Пушкина, подразумевается «друг степей калмык». После реабилитации в 1957 году калмыки смогли вернуться на родину, в отличие от иных депортированных народов (в 1959 году Ржевская написала рассказ о крымском татарине, тайком пробравшемся в родные места за горсточкой земли). Под запретом имя калмыков к моменту первого издания книги не было, это не вынужденная самоцензура, а записка в брошенной в море бутылке, «камень преткновения» с именем жертвы — не дать забыть.
4
Стрелковая дивизия.
5
Стрелковый полк.
6
Отдельная стрелковая бригада.
7
Штаб армии.
8
Наблюдательный пункт.
9
Луконин Михаил Кузьмич (1918–1976) — поэт, сокурсник Ржевской по Литературному институту, в годы ВОВ — военный корреспондент.
10
Что стоит, Нинка, твоя капут машинка? (нем.)
11
Кавалерийского полка.
12
Вячеслав Леонидович Кондратьев (1920–1993) — художник и писатель. Воевал в стрелковом взводе под Ржевом, был тяжело ранен. Первая его повесть «Сашка» вышла в 1979 г.
13
На ломаном немецком.
14
Интервью Татьяне Бек, Вопросы литературы, март-апрель 1996.
15
Дальше разговор именно об этом счастье — освобождении от гнета террора, накопившейся вины, от недоумения после пакта с Гитлером.
16
«Дельцов гитлеровской империи», демонстрирующих презрение к низшим расам, семнадцатилетняя Лена Каган наблюдала в цирке в 1937 г., о чем свидетельствуют записи в ранних тетрадях.
17
Отношение к Финской войне в поколении было неоднозначным. Некоторые однокурсники, в том числе Михаил Молочко, чьи слова о романтике будущей войны с фашизмом не раз цитирует Ржевская, сочли ее началом войны против Гитлера (Михаил Молочко ушел добровольцем и погиб). Павел Коган, муж Ржевской, напротив, видел в этом событии агрессию большой страны против намного меньшей.
18
То есть пленного могли убить — и бойцы, и даже деревенские бабы, у Ржевской описан эпизод, когда она отбивает пленного от женщин. Это была личная расправа. После освобождения Ржева и далее на побывавших в оккупации землях начинаются суды и организованные, от имени государства, казни.
19
Для многих фронтовиков введение погонов, терминов «офицер» вместо «командир», «Советская армия» вместо «Красная» было признаком превращения «народной армии» в государственную и несомненным проявлением огосударствливания.
20
О Коле Бурачке, мальчике, в которого она была
