на его сухую тень.
Он медленными шагами стал идти вперед, всё ещё никак до конца не воспринимая то, что шагать подниматься без тележки. Его руки то и дело тянулись вперед, а ноги пытались становиться на носочки, чтобы снова толкать двухсот килограммовый колесный ящик с камнями. Холодный воздух всё больше начинал заполнять его легкие, хоть немного выбивая ту пыль, что довольно прочно обживалась там. Со свежим воздухом, наверху, его мозг начинал думать уже о хоть каких-то других вещах, например о своем здоровье или о том, как себя чувствует Илья. Он дошел до него и уселся рядом, на тот же камень, что был одним и тысячи таких же булыжников, уже образовавших самую настоящую гору.
– Значит, не знал, что в Петербурге? Ну, давай тогда покажу что-ли, – со всё тем же, характерным для него, оживлением, сказал тот, медленно забираясь на эту каменную груду.
Как только Рома представил, что сейчас вот – вот ему придется лезть туда, наверх, мозг тут же подал ко рту слово – нет, правда, от которого, почему-то вылетела лишь буква – н, застопорив даже дыхание. Он замер, лишь поглядывая на уставшее, но довольное лицо его напарника, который уже сидел на самой макушке и глядел куда-то вдаль, для вида даже заслоняя своей рукой вымышленное солнце, стреляющее в глаза. Ему тоже хотелось этого, чего-то нового.
Через боль, досадные падения и смех сверху, он всё же, каким-то чудом, забрался на ту самую вершину и ухватившись за ноги Ильи, замер на какое-то время, чтобы отдышаться, боясь лишнего бессильного движения, которое, как казалось ему вот-вот может сыграть с ним злую шутку.
– Ну что, давай уже, гляди, а то скоро бригада поднимется.
Он с протяжными стонами развернул своё полу лежачее тело и сел на один из более-менее уверенно нормальных булыжников. То, что он увидел дальше, не вызвало в нем столько эмоций, сколько их передозировка вызвала у него самый настоящий паралич.
Первым, что бросилось в глаза, был Мост Александра Невского, а точнее то, что от него осталось. Широкие сваи, что вечно держали ту самую громадину, теперь очевидно доживали свой век без дела, лишь напоминая о том, что когда-то было на этом месте. От стоявшей вблизи Свято-Троицкой лавры, что помнилась ему ещё с детства, осталась в полуживом виде лишь одна боковая башенка, в которой, даже казалось, был виден ещё живой купол, висевший на волоске от падения. Смольнинский район, а особенно место, где был Воскресенский собор, теперь напоминало лишь небольшой котлован, в котором мертво лежали бетонные части всех, когда-то стоявших здесь, построек. Дальше, в стороне Эрмитажа и Михайловского дворца всё, как казалось, было куда более устрашающим, как впрочем, и во всех остальных, более узнаваемых частях города. Оно теперь напоминало огромный, страшно разрушенный город, узнать который можно было лишь тому, кто жил в нем раньше. Некоторые места, теперь уже серой Невы и части выживших зданий как раз давали узнать это, когда-то великое место. Даже показалось то, что в таком страшном и мертвом виде, Петербург всё равно вызывает своё таинственное и неописуемое величие, ветром расстилая по всем краям свою индивидуальность и не свойственность другим городам. Небо, казавшееся замершим над ним, было таким же мрачно серым, застилая какой-то темной пеленой некоторые районы. Больше всего было не понятно то, что всё это пустовало. В нем не было ни единой, живой души. Ведь за то время, что он уже прошагал по новому миру, довелось увидеть, как в неизведанных местах люди умудрялись строить новые города или что-то подобное. Навряд ли, здесь дело было в том, что город вечно стоял на болоте. Не верилось, что только из-за этого, такую огромную, со своей историей территорию человек смог просто так взять и оставить.
– Нам пора, – вдруг сказал сбоку сидящий голос, который понемногу уже начинал спускаться вниз.
Рома ещё несколько секунд попытался насладиться этим страшно-красивым видом и в какой-то момент, сползающее тело само сделало почти всё за него.
Бригада уже вот-вот приближалась к ним, вся черная и какая-то страшная, в своих лицах. Видимо, всё же для них эта работа не была чем-то легким или нормальным. Никто из них даже и не посмотрел на рядом стоящих двух уставших тел, глядя лишь куда-то вперед.
– Сейчас мыться, а потом еда, – сказал Илья.
Они следовали в толпе куда-то в совсем другие коридоры небольших подземелий, где отчетливо ощущался запах сырости и влаги. Это, по всей видимости, и было то самое место, где их должны были мыть. Возле одной из дверей пришлось безжизненно прождать минут двадцать, после чего от туда, большим строем вышло примерно человек двадцать, в военной форме, с мокрыми головами и полотенцами на плечах. Они довольно выходили от туда, переговариваясь друг с другом и даже ни разу не взглянув на тех стоящих в двух метрах от них бригады трудяг.
Потом, когда с той самой комнату резким гулом крикнул какой-то человек, все, толпой, стали щемиться в этот узкий проход, как можно быстрее начиная раздеваться и складывать все свои грязные вещи на пол в отдельный угол. Первое, что бросилось Роме в глаза, была грязная, сплошь покрытая плесенью плитка, которой были отделаны все стены и пол. Пришлось дальше шагать по ней уже голыми ногами, то и дело царапая свои ступни о какие-то разбитые части, всё время гремящие и издающие неприятные звуки. Раздевшись, все направлялись в другую комнату, в которой ещё стоял небольшой туман от прошлых посетителей. В момент, когда все разбрелись по кабинкам, которых оказалось в два раза меньше, чем было их, какой-то голос за стеной крикнул – «две минуты и сверху». С дырявых леек полилась холодная вода, то и дело вызывающая у еле живых мужиков довольно пробуждающие звучания. Для него это был первый душ за последний год. Тогда, в храме, они с отцом Михаилом могли лишь подмываться, вечно боясь простудиться. Здесь это сперва показалось ему очень даже не плохой вещью. С помощью Ильи он становился под ледяные струи воды, как можно быстрее неловко пытаясь обтереть своё тело руками и резко вылетал обратно. Уже через пару таких заходов, кажется, приходило понимание, что это мытье без мыла или чего-то другого было достаточно не эффективно. К тому же, от этой мутной воды шел какой-то непонятный привкус, порой напоминавший ему запах хлорки и чего-то ещё. Особенно, он ощущал его на своем теле, когда принюхивался к плечам и рукам. Все вокруг
