Рим, давший миру наилучший строй, Имел два солнца, так что видно было, Где Божий путь лежит и где мирской. Потом одно другое погасило; Меч слился с посохом, и вышло так, Что это их, конечно, развратило…
Вот представление Данте о власти. Это представление не исключительно средневековое; это представление, принесенное в мир христианством и образовавшее основу многих культур; оно в своем роде уникально, и, может быть, поэтому стоит попытаться вникнуть в него.
Эта культура входит в мир вместе с достопамятным ответом Иисуса на вопрос о том, законно ли платить дань. Как вы знаете, Палестина была занята римлянами, и римляне требовали дань, а евреи считали, что это несправедливо. Однажды, желая поставить Иисуса Христа в трудную ситуацию, они спросили Его: «Ну и что Ты скажешь, справедливо или несправедливо платить дань римлянам?» Он попросил монету и, в свою очередь, спросил их: «Кто изображен на этой монете?» — «Кесарь», — ответили Ему. И тогда Он сказал: «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» (см.: Мф. 22: 15–21).
В одной из книг, вышедшей уже много лет назад, кардинал Ратцингер комментирует: «Указание Христа „Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу“ произвело переворот в истории отношений между политикой и религией»[180]. До этого «больший вес имело утверждение, что политик священен, ибо законы и само государство являют выражение священной, Божественной, а не чисто человеческой воли»[181].
Таким образом, в древнем мире нет различения между законом Божиим и законом города, между властью религиозной и властью гражданской. Боги — боги города, король — наместник Бога, ослушаться законов города — значит пойти против Бога и т. д. Напротив, продолжает кардинал Ратцингер, «именно разделение между государственной и церковной властью, новый дуализм, заключенный в их различении, становится началом и незыблемой основой западной идеи свободы. С тех пор существуют две общины — взаимоупорядоченные, но не идентичные, и ни одна из них не имеет всеобъемлющего характера. Государство само по себе уже не является носителем религиозной власти, достигающей удаленных уголков сознания, но отсылает за этической основой к другой общине. Эта другая община, Церковь, в этическом плане мыслит себя конечной инстанцией, которая, однако, основывается на добровольной принадлежности и предусматривает только духовные, а не гражданские наказания, в силу того что ее власть не простирается на государственную сферу, поскольку та предшествует всем остальным и является для всех общей. Так, каждая из этих общин ограничена своей сферой деятельности, и свобода зиждется на равновесии их взаимоупорядоченности»[182].
В общем, мир хорошо функционирует, когда две власти сотрудничают между собой, но различаются. Они соработают для реализации человеческого предназначения, но разными способами: Папа — гарант истинности веры (его дело — возвещение, проповедь, указание на Небесный Град, предуготованный нам, указание на судьбу), император — гарант общественного блага, мира, наиболее благоприятных условий для применения свободы каждого, которое поможет человеку проще и быстрее идти к своему предназначению. Заметим, что подобное разделение характерно только для христианского общества. В исламе (это просто злободневный пример) такого разделения нет, и фундаменталисты могут держать власть в своих руках потому, что закон Корана одновременно является законом государства.
Конечно, отношения между представителями двух типов власти нередко были конфликтными: короли пытались вновь распространить свою власть и на религиозную сферу, как это было в древние времена (тогда рождалась «борьба за инвеституру» — борьба пап против права императора назначать епископов); папы, напротив, стремились диктовать свой закон в гражданской области. И именно об этом говорит Данте: сегодня одна власть господствует над другой («одно другое погасило»), Бонифаций VIII претендует и на власть, принадлежащую императору («меч слился с посохом»), и это затуманивает, «развращает» деятельность обеих сторон.