по-другому? А что, если расстройство определяется другими критериями, отличными от официально принятых?» Несмотря на все это, было ясно, что DSM-5 прекрасно удовлетворяет потребности как пациентов, так и специалистов в области защиты психического здоровья.
Жаркий и продолжительный конфликт, разгоревшийся в интернете и СМИ, дал понять, что психиатрия укоренилась в нашей культуре. Она пронизывает главные социальные институты и преображает повседневность. DSM-5 – это не просто сборник медицинских диагнозов, а общедоступный документ, который помогает нам определиться с пониманием самих себя и своего образа жизни.
Глава 10. Конец стигматизации. Будущее психиатрии
Наши родные и друзья должны понять, что сотне миллионов американцев, страдающих психическими заболеваниями, еще можно помочь. Мы абсолютно точно способны выздороветь, стать счастливыми и построить здоровые отношения.
Патрик Кеннеди, конгрессмен, о своем диагнозе «биполярное расстройство»
Как так получается, что нам сочувствуют при проблемах с любым органом, кроме мозга?
Руби Уэкс
Никто не должен узнать
Мне посчастливилось застать самые значительные положительные перемены за всю историю существования моей медицинской специальности. Из отрасли, в которой процветал культ психоанализа, она превратилась в научную дисциплину, изучающую мозг.
Сорок лет назад, когда моей двоюродной сестре Кэтрин, страдающей ментальным расстройством, потребовалось лечение, я был категорически против обращения в известные психиатрические учреждения, поскольку боялся, что там лишь усугубят ситуацию. Сегодня я бы без колебаний отправил ее в психиатрическое отделение любого крупного медицинского центра. Я собственными глазами видел прогресс в нашей отрасли, поскольку сам непосредственно работал с пациентами и занимался соответствующими исследованиями. Но, к сожалению, несмотря на этот прогресс, помочь удается не всем.
Вскоре после того, как я стал заведующим кафедрой психиатрии в Колумбийском университете, меня попросили проконсультировать Ким, женщину шестидесяти шести лет. Она попала в нашу больницу с серьезной кожной инфекцией, которую, по всей видимости, долго не лечила, – мне показалось это странным, ведь миссис Ким была образованной и состоятельной дамой. Женщина окончила медицинский институт и вышла замуж за видного азиатского промышленника, а значит, могла позволить себе самое лучшее медицинское обслуживание.
Во время беседы с ней я быстро понял, зачем к пациентке с кожной инфекцией вызвали психиатра. Я попытался спросить ее, как она себя чувствует, – она стала кричать что-то бессвязное и гневно размахивать руками. Я молча наблюдал за Ким, а она говорила сама с собой. Вернее, с несуществующими людьми. Поскольку наш разговор не сложился, я решил пообщаться с ее семьей. На следующий день ко мне в офис пришли ее муж и взрослые дети: сын и дочь. Говорить со мной они явно не хотели. Информацию из них пришлось вытягивать. Выяснилось, что по окончании медицинского института у миссис Ким появились симптомы шизофрении.
Семья стыдилась ее заболевания. Несмотря на богатство, ни муж, ни родители даже не пытались ее лечить. Вместо этого они сделали все возможное, чтобы никто не узнал о ее позорном диагнозе. Миссис Ким отвели комнаты в крыле просторного дома и запирали ее там каждый раз, когда к ним приходили гости. У этой женщины было медицинское образование, но работать по специальности она никак не могла. Миссис Ким редко выходила из дому, а если и выходила, то всегда ненадолго. Но потом у нее появилась сыпь. Близкие перепробовали все безрецептурные средства, но сыпь не прошла, а стала быстро распространяться. Они перепугались и вызвали семейного врача. Увидев, что тело женщины усеяно гнойными нарывами, доктор стал просто умолять отвезти ее в больницу. Там миссис Ким диагностировали тяжелую форму стафилококковой инфекции.
Я в шоке повторил все, что мне рассказали: тридцать с лишним лет родственники запирали женщину дома, чтобы избежать публичного осуждения. Они, ничуть не смутившись, кивнули. Я просто не мог в это поверить. Казалось, это сюжет романа Шарлотты Бронте, а не реальная история, происшедшая в Нью-Йорке двадцать первого века. Я прямо сказал членам семьи миссис Ким, что не лечить ее – жестоко и аморально (хоть, к сожалению, и законно), и попытался уговорить их положить женщину в психиатрическое отделение больницы, где ей окажут помощь. Немного поколебавшись, родственники отказались.
Они объяснили, что, даже если врачам удастся ее вылечить, обусловленные лечением изменения все равно окажут разрушительное воздействие на их жизнь и положение в обществе. Семье придется объяснять друзьям и знакомым, почему миссис Ким снова вышла в свет после такого долгого отсутствия, и неизвестно, что она расскажет и как себя поведет. Близкие настолько боялись стигмы психического расстройства и перспективы столкнуться с социальными последствиями признания проблемы, что были готовы оставить эту умную женщину больной и недееспособной, результатом чего стало бы необратимое разрушение мозга.
Несколько поколений назад главными препятствиями при лечении ментальных расстройств являлись неэффективные методы, сомнительные критерии диагностики и устаревшая теория происхождения подобных заболеваний. Сегодня же камень преткновения не пробел в научных знаниях и не дефицит медицинских возможностей, а социальная стигма, порожденная многочисленными провалами в области психиатрии и ее репутацией (теперь уже ясно, что неоправданной) нежеланной падчерицы медицины.
И хотя мы живем во времена беспрецедентной толерантности к разным расам, религиям и сексуальным ориентациям, ментальные расстройства – заболевания, которые затрагивают каждого четвертого, – по-прежнему считаются позорными. Представьте, что друзья пригласили вас на свадьбу, но вы не можете прийти к ним из-за болезни. Чем вы предпочли бы объяснить свое отсутствие: мочекаменной болезнью или маниакальным эпизодом; растяжением мышц спины или панической атакой; мигренью или похмельем после запоя?
Я почти каждый день сталкиваюсь с проявлениями подобного стыда. Многие из наших пациентов готовы платить из своего кармана, а не пользоваться медицинской страховкой: они боятся, что кто-нибудь узнает об их лечении в психиатрической клинике. Некоторые отказываются туда приходить и настаивают на частных приемах в кабинетах, где ничто не указывает на мою специальность. Часто люди приезжают на консультации в Нью-Йорк из Южной Америки, с Ближнего Востока или из Азии, чтобы никто в их стране не узнал, что они пользуются услугами психиатра.
Несколько лет назад я выступал на Манхэттене. Мероприятие устроили с целью сбора средств на исследование ментальных расстройств. После него я общался с участниками – умными, успешными и коммуникабельными людьми, которых лично пригласила известная светская львица Сара Фостер. Ее сын, страдавший шизофренией, покончил с собой, когда учился в старших классах школы. Гости открыто восхищались самоотверженными стараниями Сары, направленными на то, чтобы повысить осведомленность о психических заболеваниях, но в то же время никто из них не признался, что когда-либо сам сталкивался с подобными расстройствами. Такие заболевания воспринимались как геноцид в Судане или цунами
