Он подошел к машине и нерешительно заглянул в салон.
– Садитесь скорее, – поторопил его верзила в темных очках. Степанихина неприятно поразили его сломанный нос и уши, которые словно побывали в мясорубке. – Живее, живее, нельзя, чтобы нас видели вместе!
Степанихин помедлил еще секунду.
– Вы от Бекешина? – спросил он.
– Ну разумеется! – раздраженно ответил водитель. – Да садитесь же вы! Пулю захотели схлопотать?
Это было настолько неожиданно, что Степанихин нырнул в салон и захлопнул за собой дверцу, позабыв все вопросы, которые собирался задать.
– Какую еще пулю? – тупо спросил он. Машина, громко рыча глушителем, сорвалась с места, и Степанихин вынужден был отметить, что такой старт сделал бы честь даже некоторым бензиновым автомобилям.
– Свинцовую пулю, – любезно пояснил водитель. – За мной охотятся. За Бекешиным охотятся тоже, а в ближайшее время, скорее всего, начнут охотиться и за вами. Это все из-за того грузовика… Черт, до чего же все не вовремя! Сейчас я отвезу вас к Бекешину, и постарайтесь забыть, что вы меня видели. Договорились? Возьмите-ка на заднем сиденье сумку. Там парик и очки, наденьте. Да не кривитесь, не надо! В вашем положении выбирать не приходится. Делайте, что вам говорят!
Не отрывая взгляда от дороги, он открыл узкий ящичек слева под приборной панелью. Растерявшийся под этим натиском Степанихин послушно перекрутился винтом и полез на заднее сиденье, где действительно обнаружилась тощая спортивная сумка на “молнии”. Он потянулся за ней и вдруг ощутил правым, повернутым к водителю виском прикосновение холодного металла. Он услышал грохот и ощутил тупой безболезненный удар в голову, после которого стало темно и тихо.
…Его нашли буквально через несколько часов на краю Битцевского лесопарка. Степанихин лежал на траве лицом вниз. Правый висок его был прострелен, края раны запеклись и были обожжены выстрелом в упор. В правой руке Степанихин сжимал пистолет системы “ТТ”, произведенный в Китайской Народной Республике, – тот самый, из которого в одиннадцатом часу утра был застрелен директор “Трансэнерго” Иванов.
Когда стали известны результаты баллистической экспертизы, следственная бригада вздохнула с облегчением. На допрос была вызвана супруга Степанихина Ольга Ивановна – худосочная вертлявая бабенка весьма недвусмысленной наружности. Ее взяли в оборот, и – о чудо! – на первом же допросе выяснилось, что она состояла в интимных отношениях с начальником мужа. Она клялась и божилась, что “это” было всего два раза и что муж ни о чем не догадывался, но следствию уже все было ясно. Степанихин каким-то образом узнал об измене жены, застрелил обидчика и не придумал ничего умнее, чем пустить себе пулю в висок. История была дурацкая, но вполне обыденная. На том и порешили. Дело пошло в архив.
* * *
Бекешин проснулся в пятом часу утра и долго не мог сообразить, где находится. Под боком была какая-то бугристая и одновременно упругая поверхность, нос упирался в шершавую пыльную ткань. Голова гудела, как колокол, во рту было, как в полковом нужнике, язык распух, казалось, до размеров хлебной лопаты и был шершавым, как наждачная бумага. “Перебор, – понял Бекешин. – Что же вчера было-то?"
Он провел по телу дрожащей рукой и обнаружил, что спал одетым. Учитывая общее состояние организма, в этом не было ничего удивительного. Было бы, наоборот, очень странно, если бы одежды на нем не оказалось. Спал-то он явно не дома… А где же тогда?
Заранее стиснув зубы в предчувствии тошноты и головной боли, Бекешин перевернулся на спину и открыл глаза. Все было тут как тут, весь чертов набор постэффектов: в голове взорвалась водородная бомба, весь мир косо шарахнулся в сторону, к горлу подкатило, да так, что Бекешин испуганно зажал рот обеими руками. Он поспешно зажмурился, и перед глазами у него медленно распустились сгустки белого цвета, очень красивые на черном фоне, но тоже вызывающие тошноту.
Он снова осторожно открыл глаза. Над головой у него был низкий беленый потолок с рустованными швами. Кое-где штукатурка из швов выпала, бесстыдно обнажив шершавый серый бетон. Посреди потолка висела древняя, как “Слово о полку Игореве”, дешевенькая люстра с пожелтевшими пластмассовыми висюльками “под хрусталь”. Бекешин с трудом припомнил, что люстра называется “Каскад” и что в давно забытые времена дефицита за этими люстрами, как за синей птицей, охотились толпы осатаневших от жажды красивой жизни соотечественников.
Еще он обнаружил, что лежит на старом продавленном диване – натурально, без постельного белья, но с довольно мягкой подушкой под головой. В ногах дивана возвышался, тускло отсвечивая в предрассветных сереньких сумерках остатками облезшего лака, древний платяной шкаф – еще фанерный, с зеркалом на дверце. На шкафу громоздился какой-то пыльный хлам, дальше просматривалась застекленная дверь, которая по идее должна была вести в прихожую, а левее, под прямым углом к этой двери, обнаружилась еще одна – в кухню, где тускло мерцал синеватым огнем фитиль газовой колонки. Даже в полумраке Бекешин отчетливо видел, что обои на стенах выгоревшие, дешевенькие, с древним рисунком и что вокруг выключателя на стене темнеет неопрятное засаленное пятно.
«Это что еще за притон? – с некоторым испугом подумал он. – Куда это меня занесло?»
Он напрягся, пытаясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, и наконец подробности эти начали проступать сквозь густую похмельную муть, как проступают очертания предметов сквозь предутренний туман.
Ну конечно! Они со стариной Филом заключили договор о дружбе и взаимопомощи, подписали в офисе трудовое соглашение.., нет, сначала они купили Филу приличные тряпки, а уже потом поехали в офис.., а еще потом они заехали в супермаркет и, помнится, набрали полные руки спиртного. Филатов не возражал, а Георгий действовал с расчетом: он не мог спокойно спать, пока не узнает, что известно старине Филу и о чем тот догадывается.
«М-да, – с огромной неловкостью подумал Бекешин, разглядывая потолок. – Провел, значит, разведку… Это я, значит, у Фила на хате. Отдыхаю после удачно проведенного прощупывания. Вспомнить бы только, нащупал я в конце концов хоть что-нибудь или нет? О чем мы хоть говорили-то?»
Он напрягся еще сильнее и вроде бы припомнил, что все у них шло как по маслу. Они даже не спорили, как это бывало раньше. Вроде бы обсуждались какие-то философские проблемы, но вполне мирно и цивилизованно… Впрочем, нет. Что-то было там такое.., про реформы. И про реформаторов, которые умерли. Н-да… Момент был острый, но потом все как-то сошло на нет, и дальше все было нормально. Фил пил, не чинясь, и вполне исправно хмелел, и они даже пели какие-то строевые песни, памятные еще с благословенных училищных времен, а потом…
А вот о том, что было потом, воспоминаний у Бекешина не осталось. Упились и упали, надо полагать… Н-да. Разведка. Тайный и незаметный сбор информации о потенциальном противнике. Штирлиц выхватил шашку и воскликнул: “Порублю, сволочи!” Эсэсовцы подумали и скинулись по рублю… Оч-чень мило.
