— Когда ты уехала, мне было не очень хорошо.
«Не очень»? Неужто он снова устроил «нам» «свою кому»? Сам он об этом не помнит, нужно расспросить няню, когда она вернется.
Сегодня Джерри с головой ушел в Интернет и пение. Приятно видеть его поглощенным тем, что ему по душе. Это как бы обратная сторона черного зависания над бездной, в котором он застывает, покидая нас, покидая самого себя, прекращая любое усилие, увлекая за собой и меня. Сейчас он с нами, в своем теле, от него ко мне идет поток нежности, дающий мне желание жить. Он постарается придумать для меня еще какие-нибудь хитрости для того, чтобы проникнуть в компьютер Себастьяна.
— Как продвигается твоя работа детектива? Тебе нужна моя помощь? — спрашивает он.
Я отвечаю, что удалось бы, наверное, спасти Себастьяна от мести г-на Бесконечность, Усяня,, но, увы, не все в нашей власти. А про себя думаю: с меня хватит и того, что дано сопровождать Джерри в его необыкновенной жизни.
— Увидимся позже, я неудачно припарковалась…
Все-таки не такая уж я одинокая — ни в Париже, ни в Санта-Барбаре.
— Детектив, который пишет Стефани, не более чем предлог, чтобы удрать, — шутит Бонди.
Он даже и не подозревает, до чего прав — когда пишу, я убегаю от себя, становлюсь такой, с какой не хочется знаться прежде всего мне самой. Фантазер просторных дворцов памяти, профессор истории Крест-Джонс кажется тогда подобным мне, моим братом, потешающимся над своей наукой и погибающим в детективе, в который превратилась его жизнь. Согласна, он — сумасшедший, возможно, еще и преступник в придачу. Рильски в этом уверен, но никому не скажет. Дело закрыто. Остается написать обо всем, что произошло.
Где я? Ах да, за рулем моего «ровера», наконец одна — без редакции, без шефа, без Одри, без Норди. Сена, правый берег, держу курс на Берси. Облака похожи на перья, оставленные белым лебедем в антрацитовом небе. Речные пароходики — смешные забавы для взрослых детей, какими являются все туристы, — едва разрезают тяжелую, словно наполненную густой кровью воду. Большая Библиотека топорщит свои четыре нежилых куба на пустынной набережной, способной обескуражить даже современных квакеров. Столь же малопривлекательны и институт Арабского мира, и асбестовые башни Жюсьё. Я совершаю петлю и оказываюсь на левом берегу — пожалуй, стоит перекусить на Трокадеро или Елисейских Полях, в этот час в других местах все уже закрыто.
Разве каждая история любви не волшебная тень убийственной реальности? Анна Комнина и Эбрар, Сильвестр и Трейси Джонс, Себастьян и Фа Чан… Себастьян, по сути, развенчал крестовые походы, ведь вслед за завоеванием Иерусалима, то есть войной, наступил мир. Око за око, зуб за зуб — все это кончилось. Себастьян держал пари на бесчисленное количество поколений, пришедших в этот мир вслед за Эбраром Паганом.
Тебе кажется, Нор, что я легко иронизирую над трагической судьбой наших современников? Именно так ты считаешь, ты мне сам об этом сказал, а потом и Одри. Видимо, вы с ней полагаете, что мне это доставляет удовольствие. На самом деле повсеместно печалятся отсутствием отцов, переставших выполнять свои обязанности, из чего проистекает прискорбный недостаток авторитета, и еще много чего, в школе, в полиции, да и на самом верху. Но кому есть дело до того, что подчас нам так не хватает матерей, по той или иной причине не выполняющих свою роль?
Конечно, наука не стоит на месте, и много чего появилось, вплоть до клонирования, но кто позаботится о душе? Она куда-то подевалась, оттого что рядом нет матери. И тот, кто бежит от нее по собственной воле либо вынужденно, никогда не будет счастлив. Понимаешь, Нор? Мы с тобой исключение, но большинство, лишенное родительской ласки и заботы, как может быть счастливо оно?! Где ты? В Санта-Барбаре? А я в Париже, на три четверти оккупированном все той же Санта-Барбарой. Последняя же четверть — музейная роскошь, цивилизация — подобно Византии куда-то канет, fluctuat et mergitur.[131]
Что такое Ниагара: река или египетская принцесса? А Дантон — это кто, игрок вроде Зидана, Бекхэма или сподвижник Робеспьера? А святой Людовик — остров, крестоносец или судья? Участники телеигр все как один стремятся получить миллион или долгожданное путешествие на двоих в коралловую лагуну у Южного полюса и тщатся напрячь память, чтобы выиграть в этой лотерее мертвых знаний. Совсем другое дело Себастьян — это игрок библейского масштаба, отправившийся на поиски своего предка, ставший убийцей и сраженный настоящим временем. Кроме того, он еще и последователь святого Августина, путешествующий по свету со своим романом на электронном носителе, заново сочиняющий крестовые походы и проходящий легендарными тропами паломников. Мигрант без руля и ветрил, горемыка, который мог закончить свои дни в тюрьме или на электрическом стуле за удушение беременной женщины, к тому же китаянки, мечтатель, обретший смысл жизни, — это тоже он. Он просто совершил в своем воображении крестовые походы, и пресловутая битва за освобождение Гроба Господня превратилась для него в возрождение, обновление. Путь от Эбрара до плачущего в монастырском дворике профессора…
Я пишу так же, как вожу машину, — подмечая реперы, чтобы не отрываться от дороги, и полностью уходя в свои мысли, держа дорогу и разговаривая со своими близкими. Не думаю, что получается роман, ведь во Франции роман — это по преимуществу риторика извращенных, а вам — и тебе, Норди, и тебе, Одри, — известно, что я претендую лишь на самое изысканное из извращений: верить в то, что у меня их нет. Американские и русские писатели, да и другие тоже наполняют романы своей тоской, своими переживаниями, а остальное в них теряется, часто о многом приходится догадываться. Французов же с давних пор и по сейчас отличает одна особенность: они обосновываются на перекрестке смысла и ощущения и извлекают из этого чудеса, которые щекочут вам нервы. Поэты, дети, подростки наслаждаются романом, квинтэссенция Шестиугольника — именно роман! Сегодня, когда на телеэкранах царит пошлость, бывает, одно из национальных чудес вовлекается в игру и пытается стать самым зрелищным, отчаянным, непредсказуемым, побить все рекорды по привлечению зрительских симпатий, но, будучи перенесенным на экран; превращается в очередную банальность, фальшивку, которой недоставало семье, собравшейся за ужином, приготовленным из замороженных готовых блюд, разогретых в микроволновой печи, для того, чтобы, получив свою долю наркотика, отправиться спать с убеждением, что им было явлено некое откровение.
Нужно поистине не совсем осознавать себя, чтобы писать для подобных читателей. Для кого же тогда писать? Как все, для своих родителей, соглашаясь с ними в чем-то либо споря. Мои родители оставили мне наказ — ходить прямо, твердо держась на ногах, как будто человеческая жизнь для них существовала лишь в этом своем изначальном смысле и с помощью прямохождения было возможно самоочищение. Но не в смысле изменения к лучшему. И даже не в том смысле, что нужно сторониться или избавляться от порочных и неправильно живущих людей, как считал Усянь (мы видели, куда это его завело). А в смысле: продвинуть себя вперед, обогнать себя, поводить себя по дорогам, которые никуда не ведут. Да, именно так: я себя вожу, ты себя водишь, мы себя водим. Для чего? Для того, чтобы выявилась сущность и чтобы через преодоление пространств куда-то к чему-то поднялось и описало круг время. Для этого не обязателен роман, можно удовольствоваться анкетой.
