— Генрих, давай не будем этого делать, — снова попыталась уговорить его я.
— Союзникам нужны точные местоположения наших фабрик по производству амуниции. А карты эти у твоего шефа в сейфе.
— Правильно, чтобы они потом могли их разбомбить, как уже начали бомбить Берлин! Генрих, я не хочу, чтобы они разрушили нашу страну. Я не хочу больше этим заниматься. Всё зашло слишком далеко. Давай не будем рыть себе яму ещё глубже.
— Война для Германии всё равно уже проиграна, любимая, — тихо произнёс он, заправляя мне волосы за ухо. — Чем быстрее всё закончится, тем лучше будет для всех.
Мы стояли в небольшом парке на территории Главного Имперского Управления Безопасности, но я даже не чувствовала холода в своём тонком шёлковом платье из-за колотящегося в груди сердца. Генрих попытался заставить меня взглянуть на него, но я упорно разглядывала снег под ногами.
— Родная, дай мне ключи.
— Я не хочу, чтобы они снова нас бомбили, — едва слышно проговорила я.
Это был не первый раз, когда Британская авиация бомбила нашу столицу, но первый по-настоящему ощутимый. Отдалённый, но непрерывный и угрожающий гул застал берлинцев врасплох посреди ночи в их постелях, когда каждый из них, разбуженный этим рёвом, сел в растерянности, отогнув одеяло и замер, прислушиваясь — как я это сделала — пытаясь понять, что происходит. Мы привыкли к гулу мессершмитов над городом, но в этот раз их было слишком много, слишком громок был их гул, слишком низко они летели… А через секунду вой сирен и грохот взрывов одновременно разорвал прозрачный ночной воздух.
— Это же не наши самолёты! — Я повернула тогда голову к мужу, также сидящему на кровати рядом со мной, и произнесла следующие слова вместе с остальными берлинцами. — Они бомбят нас, Генрих. Они прямо здесь, над городом.
На следующий день мы считали наши потери. Свыше двух тысяч человек были найдены мёртвым под обломками, и более ста семидесяти пяти тысяч остались без крыши над головой. Мы никогда не думали, что война может прийти к нам на порог, и отрезвляющая действительность потрясла нас всех до единого.
— Мы заслужили, — вздохнул Генрих в тот день, глядя на портрет фюрера в своём кабинете. — Мы обрушили войну на Европу, а теперь война пришла и к нам на землю.
Морозной декабрьской ночью каждый выдох превращался в сверкающее облачко. Я посмотрела на задние двери РСХА, выходящие в парк. Изнутри доносилась громкая музыка, люди танцевали и пили французское шампанское, совершенно игнорируя жестокую реальность за гранью их хрупкого хрустального мирка. Это они, эти самые люди, сотрудники РСХА, были отчасти виной этой самой войне, принесшей смерть и разор в Европу, и теперь ни в чём не повинные люди, обычные берлинцы, должны будут расплачиваться за их грехи. Я повернулась обратно к Генриху и вручила ему ключи.
— Каков план на случай, если кто-то неожиданно появится?
— Выберусь через окно, как обычно.
— Я пойду с тобой.
— Нет, оставайся лучше здесь, внизу.
— Нет, я всё же поднимусь с тобой наверх. Если я увижу кого-нибудь, я начну говорить с ними, ты услышишь мой голос и это будет твоим сигналом.
Генрих чересчур долго возился в кабинете обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Я начала нервно постукивать ногой по ковру, мысленно его подгоняя. «Он же знает комбинацию сейфа, он давно уже должен был выйти, чего он там делает?» Я снова обернулась на дверь приёмной у меня за спиной, затем снова посмотрела вдаль коридора, и застыла в ужасе. Обергруппенфюрер Кальтенбруннер только что завернул за угол и шёл прямиком в мою сторону. Душа у меня ушла в пятки.
— Герр обергруппенфюрер! — Окликнула я его нарочно громко, чтобы Генрих в его кабинете услышал мой голос, быстро спрятал карты обратно в сейф и выбирался бы оттуда как можно скорее. — А я как раз вас ждала.
— Правда? — Он остановился передо мной, слегка склонив голову на сторону. — Вы что-то хотели, фрау Фридманн?
— Да, по правде говоря, я давно уже хотела вас спросить, но…возможности не представлялось… — Я судорожно пыталась придумать, о чём же таком я могла его попросить, чтобы хоть немного потянуть время, но в голову как назло ничего не приходило. — Это…личная просьба.
Он пристально смотрел мне прямо в глаза, и я готова была поклясться, что он знал, подозревал уже, что я ждала его у кабинета по какой-то совсем другой причине и теперь просто-напросто тянула время. Доктор Кальтенбруннер помолчал какое-то время, словно решая что-то для себя, а затем наконец произнёс:
— Почему бы нам не обсудить это в моём кабинете?
Меня бросило в холодный пот. Только не в кабинете!
Я слишком долго ничего не отвечала, и он уже начал поворачиваться к двери приёмной, чтобы войти внутрь. Как только он повернёт ручку, нам с Генрихом конец. Мои руки среагировали быстрее, чем мозг, когда я поймала его лицо и развернула его к себе, отчаянно впиваясь в него губами. На сей раз я не могла дать ему и шанса подумать, я должна была целовать его так, как никогда раньше, броситься к нему на шею и заставить его забыть саму причину, зачем он сюда шёл. Жизнь моего мужа от этого зависела.
Я вцепилась в его шею обеими руками, прижимаясь к нему всем телом; я начала покрывать всё его лицо горячими поцелуями, шепча ему, что не могла больше себе лгать, что как я не пыталась, я не могла забыть ту нашу ночь, и что хотела снова быть с ним, здесь и сейчас.
Он уже и сам начал целовать меня в ответ, в приоткрытые губы, в шею и голые плечи, оставляя влажные полоски на разгорячённой коже. Я прижалась ещё плотнее к нему, не оставив и сантиметра между нашими телами, обняла рукой его за плечи и пропустила другую сквозь его тёмные волосы. В этот раз я должна была отдать ему всё, чего он так желал, всё без остатка и поэтому, расстегнув его китель, я сама положила его руки на тонкие шёлковые ленты бретелек моего платья, и своими пальцами поверх его стянула их вниз, пока всё платье не упало вслед за ними мне на бёдра.
Только сейчас он кажется понял, что я пришла к нему сама, послушная и готовая выполнить любое его пожелание, что он мог делать всё, чего хотел со мной, потому что я сама об этом наконец-то попросила, и это осознание разбудило в нём какой-то первобытный инстинкт. Он поднял меня за бёдра и прижал к себе, пока наши лица не оказались на одном уровне, снова поцеловал меня так глубоко и с такой силой, что у меня сбилось дыхание, а затем ногой распахнул дверь в приёмную.
Он закрыл её за собой в той же манере и прижал меня к ней. На секунду я запаниковала, когда он молча задрал мне юбку и обернул мои ноги себе вокруг талии; я была почти совсем голая, едва могла дышать, зажатая между дверью и его грудью, которая была ещё крепче, чем дерево за спиной, и с его ненасытными губами и руками повсюду. Я упёрлась в его золотые генеральские погоны в последней отчаянной попытке его оттолкнуть, но он только стиснул меня ещё сильнее.
Я чувствовала, как он расстёгивал свои галифе одной рукой, и закрыла глаза, пытаясь уверить себя, что я была где-то очень далеко и что всё это мне только снилось, но это не помогло, когда он без особых нежностей и прелюдий вошёл в меня и начал двигаться так грубо и резко, что мне пришлось стиснуть зубы не только из-за него самого, но и кобуры на его поясе, царапающей тонкую кожу мне на бедре и его жёсткой щетины на моей щеке.
