Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Как-то мы разговорились, и я спросила, как он попал на “Княгиню Ольгу”. Оказалось, что Зуров – крестьянин Тамбовской губернии. Вот это да! Я даже улыбнулась: выходит, я больше имею отношения к морю, чем он. Но Зуров объяснил:
– Я ведь, Ольга Александровна, с детства в людях живу… всего повидал… А как начал наш капитан команду собирать – я в то время в Питере в ресторане “Дюссо” служил, в поварах – ну, думаю, отчего бы и не попробовать этого самого моря, не всё ж на него с берега глядеть… Вот, и коком стал! А что?.. Ничего!..
В другой раз, наверное, из озорства, я спросила у него, что он, как представитель народа, думает о грядущей революции. Но он отнёсся к моему вопросу очень серьёзно.
– Не дай Бог, не дай Бог… – покачал он головой. – Ведь мужик – что? Мужик дикий и обиженный… А и то, и другое – на господской совести. Только вот господам этого не втолкуешь… Мужику много ли нужно? Одно – чтобы земля была общей и распределённой по совести. А господа – известно – за собственность – вот и столкнутся лбами в злобе и непонимании… Не дай, Бог…
Его серьёзность и обстоятельность несколько удивили меня, и я оставила этот разговор. На корабле, впрочем, все знают о его дотошности и любознательности, оборачивающейся порой наклонностью прислушиваться к чужим разговорам. Но кажется, на это смотрят сквозь пальцы, поскольку никаких особенных секретов на “Княгине Ольге” нет. К тому же все ценят Зурова за его супы и бифштексы. То, что он позвал меня к двери капитанской каюты, говорит об особенном его расположении ко мне и о том, что он хотел быть мне полезным. Я, конечно, ценю это, но всё же мне не хотелось бы перенимать его дурные привычки.
Признаться, в тот раз я и в самом деле увлеклась и не сразу подумала о том, что мы подслушиваем чужой разговор, да ещё под дверью. Просто тогда мне вспомнился Харьков, то самое время, когда я ещё до знакомства с Вами, скиталась из дома в дом. С одной стороны, меня жалели. С другой – от меня старались избавиться. И я чувствовала себя мешком или корзиной, набитой старыми вещами, выбросить которые жалко, но и применения которым найти невозможно.
Прислушавшись к себе, я вдруг обнаружила, что ничего не боюсь. Конечно, мне бы не хотелось оставаться в Хабарове, после чего ехать с почтой неизвестно куда. Но, видимо, после всего, что со мной было, я не боюсь даже Хабарова и тундры. Поняв это, я развеселилась. Даже штурман не вызвал моей досады или обиды. Хотя, признаюсь честно, это самый непостижимый человек для меня на “Княгине Ольге”. Оказывается, штурман Бреев был решительно против моего дальнейшего плавания и крайне удивился, узнав, что капитан позволил мне остаться.
Штурман почему-то действует на меня гипнотически. Если капитан, по-моему, просто прекрасен и гармоничен, то штурман – это сверхчеловек, какой-то сгусток энергии и воли. В его присутствии я деревенею, потом столбенею, а потом теряю дар речи. Это не очень высокий, широкоплечий человек. Ходит он и стоит, широко расставляя ноги, руки всегда держит в карманах брюк. В кают-компании он весел, много смеётся и шутит. Но на палубе или в рубке это настоящий демон. Взгляд у него тяжелеет, а сам он делается каким-то беспощадным. Конечно, может, я вижу то, чего нет. Но именно так я вижу.
Теперь мне остаётся дождаться Хабарова, чтобы узнать, как именно решится моя судьба. Поплыву ли я на Северный полюс, который уже снится мне во сне то каким-то райским садом, то ярмаркой, то тёмной комнатой; или мне уготовано очередное изгнание и скитания по безлюдной тундре. Кто знает, быть может, я для того и родилась, чтобы скитаться. У каждого ведь своя судьба.
Я не спрашиваю, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич, каково поживаете и здоровы ли Вы – ведь ответить Вы всё равно мне не сможете. Я только льщу себя надеждой, что Вы в добром здравии, не в обиде на меня и не бросаете мои письма нераспечатанными в камин, стерегомый белыми собаками. А ещё я верю, что Вы ждёте и дождётесь меня, и мы ещё непременно свидимся с Вами. Обнимаю Вас.
Ваша О.»
* * *
«Дорогой мой Аполлинарий Матвеевич! – начиналось второе письмо. – Буду краткой. Поскольку нужно успеть написать и отнести письма на почту – мы бросили якорь в Хабарове. Утром я уже побывала на берегу. Через два часа нашу команду ждут к обеду на телеграфной станции, что в нескольких верстах к востоку от Хабарова. Когда я закончу писать, то, захватив с собой два письма, вернусь на берег. Письма оставлю на телеграфной станции, куда с командой поеду на приём. После чего мы вернёмся на “Княгиню Ольгу” и ночью снимемся с якоря. Я, кажется, остаюсь на судне и плыву вместе со всеми. Во всяком случае, мне никто ничего не говорил об отъезде, и приказа собирать вещи не поступало. Тем не менее я говорю “кажется”, поскольку не раз уже видела, как в самую последнюю минуту всё может измениться. Если меня всё-таки принудят сойти на берег, я немедленно напишу Вам письмо. Если же мне суждено плыть дальше, я не смогу написать, и Вы всё поймёте по моему молчанию. Штурману Брееву очень бы хотелось избавиться от меня. Зуров сказал, что слышал об этом и раньше. Есть, оказывается, какая-то примета, что женщина на корабле приносит несчастья (просто удивительно, как женщины им мешают! Наверное, несчастья женщины не приносят только в доме Максимовича). Но капитан считает это предрассудками. Штурман тоже уверяет, что предрассудкам не верит. Однако, по его мнению, примета становится приметой и начинает казаться чушью, когда теряет первоначально здравый смысл. Зуров слышал от штурмана, что море требует физической силы и выносливости, то есть именно того, чем женщины не обладают, а потому становятся обузой. Там, где мужчине приходится выживать, балансируя на грани своих сил и возможностей, женщина только мешает, превращаясь в камень на шее. Вот почему женщин не было в море – дело именно в этом, а не в какой-то мистике. Но когда люди забывают здравый смысл, они любят валить всё на мистику. Штурман ненавидит мистику, это вообще не человек, а какой-то аппарат, настроенный на волну здравого смысла. Кстати, на днях он долго рассказывал о радио и сокрушался, что Россия, как всегда, отстаёт и не имеет такого полезного прибора на кораблях.
Если то, что сказал мне Зуров, правда, это может означать только одно: в скором времени штурман настроит против меня всю команду. И в случае неудачи меня попросту выбросят за борт в ледяную воду. По теории штурмана о женской хилости, я пробарахтаюсь там не больше минуты. Ужасный человек! Он считает себя самым опытным из всей команды, лучше всех знающим Север. По этой причине он позволяет себе высказывать всё, что сочтёт нужным. Даже давать советы капитану. Мне кажется, он вмешивается во всё, ему огромных усилий стоит подчиняться и выполнять приказы. Например, он уже сто раз повторил, что вышли мы из Архангельска слишком поздно, что льды уже поджидают нас на выходе из Югорского Шара и что наш круиз вокруг Скандинавии был не чем иным, как блажной затеей, потому что экспедиция потеряла драгоценное время. О его выступлении против моего присутствия на борту я уже довольно писала. Кажется, он не очень-то доволен капитаном. Насколько мне известно, капитан уважает Бреева как опытного северного моряка, он сам лично пригласил его на “Княгиню Ольгу”. Но порой я думаю, что капитан просто не выдержит этого напора. И неизвестно, куда заведут их отношения.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
