Хёрст долго смотрел на лом и окровавленный галстук. Затем он поднял глаза.
– Что ж, спрошу снова: чего ты хочешь?
– Тридцать штук.
Я ждал. Но внезапно с его лицом что-то произошло. Я ждал гнева, отказа. Даже угроз. Однако вместо этого Хёрст откинулся на спинку кресла и расхохотался.
Готовясь к встрече с ним, я прокручивал в голове множество сценариев, однако его реакция застал меня врасплох. Я нервно взглянул в окно, но там была лишь темнота. Я почувствовал, что мое напряжение возрастает.
– Не объяснишь причину своего смеха?
Взяв себя в руки, Хёрст вновь сел прямо.
– Причина – ты. И всегда ею был.
– Хорошо. – Взяв лом и галстук, я положил их обратно в сумку. – Наверное, я прямо сейчас отвезу их в полицию.
– Нет. Не отвезешь.
– Похоже, ты в этом уверен.
– Уверен.
– Если ты попытаешься остановить меня или попробуешь позвать своих отморозков, то я должен предупредить тебя, что…
– Прекрати нести чушь, – оборвал он меня. – Я не намерен вредить тебе. Видишь ли, именно в этом и заключается твоя проблема. Ты всегда ищешь, на кого бы наброситься. Кого бы обвинить. Ты даже на мгновение не допускаешь мысли о том, что сам всему виной.
– Я вообще не понимаю, о чем ты, черт возьми.
– Я знаю об аварии.
– Что тут знать? Это была случайность. Мои сестра и отец погибли.
– Куда вы ехали тем вечером?
– Я не помню.
– Как удобно!
– Это правда.
– Газетчики предположили, что, вероятно, что-то случилось и твой отец ехал в больницу. Незадолго до аварии из твоего дома кто-то звонил 999.
Я подумал о том, откуда он об этом узнал и, что гораздо важнее, зачем ему понадобилась эта информация.
– Почему бы тебе сразу не перейти к сути?
– К аварии привела не случайная ошибка твоего отца.
– Ты ошибаешься. Есть доказательства, что он пытался затормозить. Пытался избежать столкновения.
– О, я не говорю, что это не была случайность. Я говорю лишь, что ее причиной не был твой отец.
Он улыбнулся, и я почувствовал, что мой карточный домик – моя выигрышная комбинация – рушится у меня на глазах.
– Это сделал ты, Джо. Ты был за рулем.
34
Прошлое нереально. Оно – просто история, которую мы рассказываем сами себе.
А иногда, рассказывая эту историю, мы лжем.
Я любил мою младшую сестренку. Больше всего на свете. Но та сестренка, которую я любил, ушла. Я видел, как, возвратившись после пропажи, сестренка ходила по дому странной, шатающейся походкой – так, словно ее собственное тело не подходило ей по размеру, – и не видел в ней Энни. Я видел нечто, что выглядело как Энни и говорило голосом Энни. Однако это была подделка. Ухудшенная копия.
Иногда мне хотелось закричать на родителей: «Да как же вы не видите? Это не Энни! Что-то случилось, и ее больше нет. Произошла ошибка. Ужасная ошибка. И теперь это нужно отправить туда, откуда оно пришло. Это существо живет в ее теле и смотрит ее глазами, однако взгляните в эти глаза, и вы поймете, что там внутри – не Энни».
Однако я этого не делал. Потому что мои слова прозвучали бы совершенно безумно. А я не хотел, чтобы моим родителям свалилось на голову еще и это. Не хотел стать тем, что окончательно разрушит нашу семью. Мне нужно было во всем разобраться. Сделать все правильно. Поэтому в один прекрасный день перед уходом в школу я дрожащей рукой поднял трубку телефона и набрал номер врача. Стараясь говорить как можно естественнее, я представился мистером Торном и сказал, что хочу записать свою дочь на прием. Сотрудница регистратуры оказалась весьма деловитой, но, очевидно, не слишком внимательной. Она рявкнула, что может записать нас на четыре тридцать. Поблагодарив ее, я сказал, что это будет просто отлично.
Вернувшись из школы, я сказал отцу, что по пути домой вспомнил, как мама говорила, что записала Энни к врачу. К счастью, отец не успел еще прикончить даже вторую банку пива. Когда он начал ворчать, я ответил, что, если на то пошло, он может сказать маме, что решил отменить запись. Это сработало. Отец не хотел вывести маму из себя и нарваться на скандал. Натянув куртку, он крикнул Энни, чтобы она спускалась. Я сказал, что поеду с ними. По дороге я купил в магазине мятных леденцов и предложил их отцу. Он взял два.
Врач был толстяком с испещренным красными венами носом и несколькими сухими волосками на блестящей лысине. Он был довольно приветлив, однако выглядел уставшим, и я заметил, что у его ног стоял уже сложенный саквояж. Врач явно собирался уходить домой.
Он осмотрел Энни, посветил ей в глаза и постучал молоточком по коленке. Энни сидела в кресле неподвижно, словно кукла чревовещателя. Закончив осмотр, врач терпеливо объяснил, что не нашел у нее никаких физических отклонений. Однако она перенесла психологическую травму. Ее не было два дня, которые она провела неизвестно где. Возможно, в месте, из которого не могла выбраться. Кто знает, что с ней произошло? Кошмары, от которых она писалась в постель ночью, странное поведение днем – всего этого следовало ожидать. Мы должны быть терпеливыми. Дать ей время. Если улучшений не будет, врач пообещал направить нас к терапевту. Улыбнувшись, он добавил, что сомневается, что это понадобится. Энни была еще маленькой. А маленькие дети очень быстро восстанавливаются. Врач был уверен, что очень скоро она вновь станет собой.
Поблагодарив доктора, отец пожал ему руку. Его собственная рука заметно тряслась. Я был рад, что купил мятных леденцов. Мы отправились домой. По дороге Энни в очередной раз описалась.
Психологическая травма. Нужно дать ей время. Врач был уверен.
А я – нет. Я считал сказанное им полной чушью. Вдобавок я по какой-то причине чувствовал, что у нас нет этого времени.
В довершение всего я был причастен к гибели Криса. Или, точнее, был в какой-то мере. Церемония прощания состоялась в крематории. Она казалась совершенно нереальной. Я все ждал, что, обернувшись, увижу Криса с его привычно растрепанной копной светлых волос. И он начнет объяснять мне, что температура в печи составляет от 1400 до 1800 градусов по Фаренгейту, что тело полностью сгорает за два с половиной часа и что за неделю в крематории сжигают около пятидесяти тел.
Мама Криса сидела в первом ряду. Других родных у него не было. Его отец бросил их, когда Крис был еще совсем маленьким, а старший брат умер от рака еще до рождения Криса.
У его мамы были такие же буйные светлые волосы, как и у него. Она была одета в бесформенное черное платье и держала в руках стопку носовых платков. Но она не плакала. Лишь смотрела прямо перед собой. Иногда она что-то бормотала, и в такие мгновения на ее лице появлялась улыбка. И от этого мне было еще хуже, чем если бы она рыдала в голос.
