— Ну да, ну да. Конечно. Прекрасно. Очень, очень хорошо, — одобрительно трясет он головой. — Я рад.
— В самом деле?
— А как же. Конечно, рад.
Мне хотелось спросить, чем конкретно вызвана его радость, и затем поспорить с тем, что он скажет, но я не делаю этого. Я себя останавливаю. Не собираюсь разрушать достигнутое. У меня просто нет желания разрушать песочный замок, только что воздвигнутый между нами.
— Может, я могу чем-то помочь? Как-то облегчить проблемы с переездом?
— Ты серьезно?
— Вполне.
— Значит, тебя можно попросить о чем-то, что может облегчить мне переезд?
— Да, отчего бы нет. Мы можем обсудить любые проблемы.
— Ну, например…
— Да-да?
— Если, скажем, поставить вопрос так: может ли ГудНьюс найти себе новое жилье?
— Тебя это в самом деле так волнует?
— Еще бы.
— Прекрасно. Я поговорю с ним.
— Все так просто?
— Что может быть проще? Хотя не уверен, что это вызовет какие-то изменения. Мы все равно должны постоянно встречаться. Ведь мы теперь вместе работаем. Сейчас мы коллеги, пойми меня правильно. Наш дом превратился во временный офис. Рабочий кабинет. Личная жизнь тут ни при чем.
— Ладно. — Поразмыслив, я решила, что Дэвид прав: никакого проку от переезда не будет. Я не хочу, чтобы ГудНьюс жил в доме, я не пылаю привязанностью к ГудНьюсу, но проблема не решится от того, что он будет спать где-то в другом месте. Итак, я истратила одно из трех заветных желаний.
— А чем ты таким занимаешься?
— Прости, не понял?
— Вот ты говоришь, что у вас с ГудНьюсом дела. Что это за дела?
Я заметила, что на нас смотрит женщина за соседним столиком. Она пристально рассматривала Дэвида, явно ломая голову, какие отношения могут связывать меня с этим мужчиной. Видимо, она слышала, что я переезжаю к нему и буду жить с ним, а теперь вдруг пытаюсь выяснить, чем он занимается.
— Ха! Вопрос!
Когда к нормальным людям обращаются с подобным вопросом, они обычно превращают все в шутку. Ну, представляете, о чем идет речь: «Да-а, вопросец!», «Чертова работа!», «Да чем-чем, всякой ерундой!», «Чтоб мне лопнуть, если я сам знаю!» и так далее. Но Дэвид вкладывал в это совсем другое. Его слова означали: «Как я могу объяснить тебе, недотепе, если сам понимаю с трудом?!»
— И на том спасибо.
Женщина за соседним столиком поймала мой взгляд. «Не трогайте его! — можно было прочитать в ее глазах. — Этот человек не воспринимает иронию!» Я попыталась ответить, просигналив глазами: «Все в порядке. Мы уже давно женаты и живем вместе не первый год. Недавно утратили контакт! Духовное обращение!» Не уверена, что она приняла передачу полностью.
— Сейчас мы находимся в стадии разработки стратегии, — продолжал размышлять вслух Дэвид. — Еще пока не остановились на конкретном проекте, но продолжаем размышлять.
— Очень хорошо. И о чем же?
— Мы подумываем о том, как убедить людей избавиться от собственных сбережений и установить справедливый средненациональный заработок. В данный момент определяем необходимую сумму, ее потолок.
— И как? Получается?
— Ты знаешь, ничего. Даже здорово получается. Это вовсе не так глупо, как кажется.
Я быстро прокрутила в голове его слова. Ведь он произнес их наяву, в реальной жизни, в «Королеве Карри».
— Да, и еще мы пишем книгу. Ну, в общем, нечто вроде книги.
— Нечто вроде, — автоматически повторила я. — Значит, нечто вроде книги.
— Да. Уже есть название: «Как стать добрым». Книга о том, как жить на этом свете. Ну, советы, понимаешь ли. Как относиться к деньгам, частной собственности и, ну, не знаю там, Третьей мировой войне и так далее.
— Я так понимаю, что предназначена она для высших эшелонов власти в МВФ?
— Нет, что ты, для простых людей, как мы с тобой. Ведь все мы запутались в своей жизни, разве не так?
— Да. Мы запутались.
— Хорошая мысль, тебе не кажется?
— Просто фантастическая.
— Ты иронизируешь?
— Нет. Книга рассказывает нам, что делать? Универсальный справочник по руководству собственной жизнью, как я догадываюсь? Обязательно куплю.
— Я сделаю для тебя копию еще до выхода книги.
— Ты меня просто спасаешь.
Женщина за соседним столиком перестала искать мой взгляд. Мы с ней больше не товарищи. Она посчитала, что я такая же рехнувшаяся, как Дэвид, но мне все равно. Мне дико нужна эта книга, я поверю в каждое слово, буду следовать любой рекомендации, самой непретворимой в жизнь, самой непрактичной. «Как стать добрым» станет рецептом, в котором мне так упорно отказывала приятная дама из церкви. Все, что мне нужно, — это уничтожить сомнения и скептицизм, которые делают меня человеком.
Когда мы вернулись, ГудНьюс уже спал в кресле с раскрытым блокнотом на груди. Пока Дэвид ставил чайник, я украдкой сняла блокнот и посмотрела, что там:
«ВЕГЕТАРИАНСТВО ИЛИ МЯСО??? — гласили большие красные буквы. — ДОПУСТИТЬ СИНТЕТИКУ??? Проблематично».
Я уже не сомневалась, что отыщу в этой, пока не написанной книге способ, как прокормить семью из четырех человек соевым мясом, когда мы существенно урежем свой бюджет на бездомных. Я так же бережно положила рукопись на место, но ГудНьюс все-таки проснулся.
— Ну, как провели время?
— Превосходно, — ответила я. — Только голова раскалывается.
Как раз в этот момент в гостиную вошел Дэвид с подносом, на котором стояли три чашки чая.
— Извини, — сказал он. — Я не знал. Ты же ничего не сказала.
— Это началось совсем недавно, несколько дней назад. Есть какие-то мысли по этому поводу?
Дэвид рассмеялся:
— Ты же знаешь ГудНьюса. Он полон идей. Но как ты к этому отнесешься?
— Мне все равно, лишь бы голова не болела. А вы как думали? Парацетамол я принимать больше не могу. Я и так его глотаю круглыми сутками.
— Вы серьезно? — спросил ГудНьюс. — Хотите у меня лечиться?
— Да. А почему бы нет?
— И ты готова к тому, что может случиться? К переменам, которые могут наступить в твоей жизни? — спросил Дэвид.
— Я давно ко всему готова.
— Хорошо. Тогда, может, перейдем в кабинет?
Кстати, головная боль бы мне в самом деле пригодилась в данной ситуации, однако вынуждена признаться, у меня ее не было. Это была другая боль — боль души (не подумайте, что я душевнобольная, хотя, если и подумаете, далеко от правды не уйдете). И я хотела снять эту боль любой ценой. Если я не могла их переубедить, то должна была примкнуть к ним, пусть даже навсегда утратив способность к связному мышлению. Больше я не смогу иронизировать, скабрезничать, перебрасываться шутками с коллегами и друзьями, так тому и быть — я решилась, пускай. Я готова пожертвовать всем, что считаю неотъемлемой частью себя, — ради семьи. Может быть, семья и есть гибель личности, и ГудНьюс здесь ни при чем. Я просто должна была убить себя самое — и должна была сделать это еще много лет назад. Поднимаясь по лестнице, я ощущала персонального «Джоунстауна».[63]
