Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
— Почему ты думаешь, что я покинул тебя?
— Так ты все время был рядом со мной?
— Не бери в голову. Ты не более важен, чем кто-либо другой, но твой дар… это уже совсем другое дело.
— Ты со всеми так разговариваешь?
— Как — так?
— Так легкомысленно.
— Почему ты думаешь, что я разговариваю с кем-то еще?
— Ты только что сказал, что во мне нет ничего особенного.
Он покачал головой:
— Не было такого.
— Ты так сказал.
— Ничего подобного. Я сказал, что ты не более важен, чем кто-либо другой.
— Это одно и то же.
— Совсем не одно и то же.
Я шагнул к нему, и его лицо оказалось лишь в нескольких дюймах от моего. Я тихо спросил сквозь сжатые зубы:
— Почему ты здесь?
Он улыбнулся, встал и снял толстовку.
— Давно было пора задать этот вопрос.
Я собирался возразить, когда Делия запела тем хриплым, мощным голосом, от которого таяли сердца большинства слушателей. Она еще больше завладела моим вниманием, когда вставила мое имя в первую строфу. Это была правда. Я действительно был сыном проповедника, и, по ее собственному признанию, я был единственным, кто мог «дотянуться» до нее. Перед последним припевом она перегнулась над гитарой и поцеловала меня прямо в свете прожектора. Не знаю, кому это больше понравилось, мне или публике. После этого мы играли и пели попурри из кавер-версий и ее собственных вещей. Или, скорее, из наших вещей. Мы сидели на табуретках и исполняли просьбы слушателей, а Блондин сидел на пианино и что-то выстругивал.
Во время небольшого перерыва я показал на кучу стружек у него под ногами:
— Безобразие какое-то.
Он посмотрел вниз, потом на меня:
— Это не сравнить с тем, что устроил здесь когда-то ты.
— Touché[54]. Но что ты делаешь?
Он помедлил с ответом:
— Когда я не нянчусь с тобой, то чиню музыкальные инструменты. В последнее время ты отнял у меня много времени, так что я отстаю от графика.
— В самом деле?
Он деловито кивнул.
— Над чем ты работаешь?
Он показал мне обструганную деревяшку.
— Когда я закончу, это будет гриф и головка гитары.
Судя по всему, я затронул тему, о которой он был не прочь побеседовать. Его работу.
— Это заказной экземпляр. Довольно кропотливое занятие. Я снимаю мерки, потом делаю наладку, чтобы вещь идеально лежала в руке исполнителя. — Он поднял деревяшку, чтобы я мог лучше рассмотреть ее. — Это для твоего отца.
— Ты разговариваешь с моим отцом?
— Постоянно. — Его лицо оставалось бесстрастным.
— Можешь передать ему кое-что от меня?
— Да, могу, но не буду.
— Кто-нибудь уже говорил тебе, что с тобой трудно общаться?
Он не отрывался от своей работы.
— Я не обязан ни к кому приспосабливаться.
— Тогда ты очень своеобразно относишься к своим обязанностям.
Он покосился на меня — достаточно вежливо, но без особого интереса. Я сделал еще одну попытку:
— Если я очень попрошу, ты передашь ему мои слова?
— Нет.
— Почему?
Он указал кончиком ножа на публику перед нами:
— Сам ему скажи.
Когда он произнес эти слова, мое зрение как-то изменилось. Это было все равно, что сидеть в кресле офтальмолога, когда врач меняет линзы у вас перед глазами и спрашивает, какая лучше: первая или вторая? В мгновение ока изображение сместилось с первой линзы на вторую — и пять тысяч человек превратились в нечто большее, не поддающееся подсчету или визуальной оценке. А рядом со мной, широко улыбаясь и пристально глядя на меня, появился мой отец с гитарой, переброшенной через плечо.
Этого я не ожидал.
Мы с Делией сидели на табуретках у края сцены, слегка повернувшись друг к другу, но лицом к слушателям. Она улыбнулась и положила руку мне на колено, снова доказывая, что, подобно моей матери, она никогда не скрывала своих чувств. Ее глаза улыбались и светились таким же лукавством, как и ее улыбка. Она обратилась к публике:
— Куп не будет рассказывать об этом, но он написал восемнадцать первоклассных хитов. Я исполнила всего лишь пять из них. — Она повернулась ко мне и приподняла бровь: — У тебя есть что-то новое, чем ты хотел бы поделиться с нами?
Я заглушил струны ладонью и заговорил в микрофон:
— Двадцать пять лет назад, в этом же месяце, я стоял на этой сцене вместе с отцом. В своей бесконечной глупости и невежестве я заявил, что больше не собираюсь петь его дурацкие песни, путешествовать с его дурацким передвижным цирком или делать все то, что он хотел от меня. Потом… потом я сжал кулак и со всей силы ударил его в лицо. Разбил ему рот. Тому самому отцу, который всегда любил меня и желал мне только хорошего.
Публика ответила молчанием. Я сделал несколько шагов к тому месту, где когда-то стоял мой отец.
— Пока он стоял здесь и кровь капала на сцену, я снял кольцо, которое он мне подарил, и забросил его, — вместе со своим прошлым, — куда-то далеко в реку.
Молчание толпы сопровождалось мирным журчанием ручья неподалеку от нас.
— После этого публичного оскорбления я украл все, что было ценным для него, включая его сбережения, грузовой автомобиль и гитару, подаренную ему моей мамой в день свадьбы.
Если раньше я не владел безраздельным вниманием публики, то теперь оно мне было обеспечено. Следующее признание оказалось наиболее мучительным. Мой голос срывался:
— Я больше никогда не видел отца живым.
Публика словно застыла. Даже те, кто ходил в туалет и возвращались обратно, замерли на месте.
— В ту ночь я приехал в Нэшвилл, где узнал, что не представляю собой ничего особенного, и быстро потерял все украденное. Деньги, автомобиль, гитару, все остальное. Пять лет спустя мне выстрелили в грудь и оставили умирать в подожженном доме. Двадцать лет я не знал, кто вытащил меня из огня. Несколько минут назад я узнал это.
Я поднял отцовское письмо.
— Это был мой отец. Не знаю, как он нашел меня, но он это сделал. Он спас меня, когда я не мог спастись самостоятельно. Хотелось бы сказать, что у этой истории был счастливый конец, но… цена моего спасения от пожара оказалась слишком высокой. Отец умер от ожогов и отравления токсичным дымом.
Публика с сочувствием и переживанием внимательно слушала меня. И я впервые увидел, что дело было не только во впечатлении от моей истории, но и в том, как она перекликалась с их собственной жизнью. Хотя подробности разнились, многие люди, смотревшие на меня, разделяли ту же боль, раскаяние и сердечную муку, — и каким-то образом, узнавая правду обо мне, они понимали, что они не одни такие. Они были не единственными, кто расстался с любимыми людьми.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
