Непривычной боярыне тяжко давался лесной переход. Одно добро, что тягота пути притупляла, отодвигала в прошлое недавнюю боль прощания с домом. Однажды Пелко едва не уморил ее, показав черную яму, вырытую в зеленом мху ударами могучих копыт.
– Сохатый гневался, невесту звал, разлучнику грозил…
Боярыня так и замахала на него руками: щур, щур, спаси! Услышит лось, что разговоры о нем, рассердится, наскочит, убьет!.. Пелко про себя посмеялся. С чего бы это лосю его убивать, он же и не думал называть его по имени – Лосем, только Сохатым, за то, что он, красавец лесной, рога на голове носил…
Все-таки ему очень хотелось успеть вернуться домой до снега. И то: расторопный лесной народ давно уже приготовился к зиме и теперь ждал ее с нетерпением – муравьи нагромоздили большущие кучи, умницы-белки построили гнезда невысоко над землей, к суровому холоду. Выпадет снег – и начнется здесь совсем другая жизнь, совсем другие игры, совсем другая охота, не такая, как летом… Но не было снега, не пришел еще черед зимним делам, а летние были все уже переделаны; и лес молчал в ожидании, и зверюшки помельче радовались запасам в кладовках, а лесной увалень Отсо, со спиной, колышущейся от жира, залег спать до весны…
Миэликки, хозяйка леса!
Дай пройти нам без опаски,
пробежать позволь лесами,
между елками седыми!
Шатуна гони с дороги,
уведи его подальше,
гибкой веткою рябины
крепко пасть ему опутай.
А не выдержит рябина —
скуй из золота колечко:
пусть сидит себе в чащобе,
в моховом бору высоком!
Ратша долго ломал больную голову над тем, как все-таки втолковать Мусти, чей след был нужен ему в этом лесу. Черный пес облаивал белок, ловко подхватывал зайцев и, счастливый, нес их новому другу. Но сколько ни объяснял ему Ратша, сколько ни рассказывал про корела – не понимал и смущенно вилял хвостом, извиняясь за свой собачий умишко. Что поделать, имя не дашь лайке обнюхать, не прикажешь – иди! Ждать, чтобы Мусти сам наткнулся на след и сообразил, что к чему?.. Нужен был хоть башмак или рукавица, хоть клок рубашки, принадлежавшей корелу. А не самому Пелко, так боярыне, ведь он пойдет не один. Боярыне или…
Ратша вытащил из-за пазухи невестину шапочку, огрубелыми пальцами расправил ее, смятую, на колене, и губы, отвыкшие улыбаться, дрогнули. Он погладил шапочку, как живое преданное существо, принесшее ему очарованной воды в ореховой скорлупе. Потом подозвал собаку и вдруг усомнился: а ну как все эти дни в лесу напрочь отбили от меха и сукна запах Всеславушки, оставив только запахи грязи, сырости, крови и его, Ратши, собственного тела?.. И отлегло от сердца, когда Мусти обнюхал шапочку и деловито опустил нос к земле.
Он, конечно же, ничего не нашел ни на поляне, ни вокруг. Виновато вернулся и никак не мог взять в толк, почему это человек обнял его вместо того, чтобы отругать. А Ратша гладил поскуливавшего пса и думал о том, что грешно было надеяться на немедленную удачу. Им не повезет ни на этой поляне, ни на другой, ни на десятой. Но они будут идти краем болот, и рано или поздно умница Мусти натянет привязанные к ошейнику тетивы, И вот тогда-то…
Но странное дело: глубоко в душе он совсем не хотел, чтобы след нашелся очень уж скоро…
Давным-давно когда-то злобный Хийси тащил на плечах мешок, полный камней. Опять, верно, замышлял что-нибудь добрым людям на погибель. Но разглядел его с небес вековечный Старик, грянул светлой молнией в мохнатый загривок… Убежал обидчик людей, не чуя ног с перепугу, а мешок с камнями порвался и высыпался в болота.
Еще и теперь видны были груды валунов, вздымавшиеся, как острова в озере, над сплошной рябью моховых кочек… Там и сям по болоту пытались расти хилые, кривобокие сосенки, сбивавшиеся в прозрачные рощицы. Выбравшимся на островки повезло: эти вымахали рослыми, стройными – великаны над карликами, толпившимися внизу. Пелко посмотрел и рассудил, что заночевать надо будет на таком островке. Только, конечно, не на первом же. И не на втором. Мало ли…
Он велел женщинам идти вперед и предупредил, чтобы не забредали на яркую зеленую травку: там топь. В иных местах, сказал, не опасно. Уже привыкнув верить ему, они медленно прошли мимо: пугливо озирающаяся боярыня и молчаливая, сосредоточенная Всеслава. Торчал из-за плеча резной рог отцовского лука, негаданный приемный сынишка спал себе в заплечном мешке… Для того ли, счастья ждавшая, родилась? Пелко посмотрел на ее осунувшееся лицо, и глухая тяжесть шевельнулась в груди. С тех пор как ушли из Ладоги, он, случалось, по целым дням не слыхал ее голоса. Дочь воина молча шагала вперед, не жалуясь на усталость. На привалах молча выбирала для костра хворост посуше, потом так же молча помогала Пелко прятать следы огня… Улыбалась, только нянькаясь с малышом. А правду молвить, и хорошая же мамка из нее получилась…
Болото было красивое, все порыжелое к осени и усеянное, что каплями крови, ягодами обильного урожая, который нынче достанется только зверю. Колыхались на ветру блекло-желтые пряди травы, идущему человеку по колено… Пелко посмотрел вслед женщинам и вдруг стиснул перебитую руку здоровой: больно!.. Потом вздохнул, наклонился и принялся расправлять за ними глубоко вмятый мох, скрывая следы.
У Ратши так и перехватило дыхание, когда однажды рано утром Мусти заволновался и приник носом к земле. Вот оно!..
Ратша спрыгнул с коня, не обратив внимания на жестоко отозвавшийся затылок. Мусти почти силой подтащил его к краю маленькой прогалины и заскреб лапами землю. Ратша пригляделся, ничего не заметил и хотел было направить пса дальше – когда дернина вдруг поехала под лапами Мусти и открылись тщательно спрятанные уголья.
Ратша опустился на колени… Ай да корел! Каков полесовик, ни за что не выследить бы его без собаки, не поймать в родной для него, Пелко, чащобе… Все равно как щуку в воде, да без остроги, да без крючка!
Он уже понял по поведению Мусти – следы были свежими. Свежими выглядели и угли. Ратша потрогал их ладонью, потом зачем-то разгреб… и пальцы нащупали в холодной золе что-то маленькое, круглое. Серебряное колечко с круглым камешком-бирюзой… Оно не налезло ему даже на левый мизинец, и стало ясно, кто потерял.
– Всеславушка… – выговорил он вслух, как позвал. И закрыл глаза. Не иначе ведь вновь спрячется от него за корела. Спрячется, и ничего, кроме ужаса, не будет в ее глазах, когда увидит его заросшего, страшного, совсем одичавшего здесь, в лесу…
Черный Мусти повизгивал от нетерпения, дергая поводок, но Ратша долго еще сидел неподвижно, опустив голову на грудь. Может, заплакал бы, если бы не разучился давным-давно.
Под вечер пес вывел его к краю болота: далеко впереди виднелись шаткие рощицы и торчавшие над мхами каменные островки. Ветер дул Ратше прямо в лицо, и он потянул ноздрями – не пахнет ли дымом? Дымом не пахло.
Нетерпеливый Мусти рвался вперед. Сколько ни вглядывался Ратша, следов по-прежнему не было никаких, и это уже не удивляло. Он ступил на болото, ведя Вихоря в поводу. Конь пошел за ним без особой охоты, но покорно: чувствовал, наверное, что большой опасности нет. Пролившиеся дожди порядком таки размочили торфяник, и он колыхался под ногами, с журчанием выпуская наружу прозрачную холодную воду. Человека попугает и уж наверняка вымочит ноги, но не утопит. Коню трудней… Поразмыслив об этом, Ратша вытащил из сумки кусочек зайчатины, глубоко засунул в бурое сплетение мха: болотному Богу. Пропусти Вихоря, старинушка. Не погуби.
