Он снова кивает — без колебаний — и тянется за шляпой.
— Мисс, я сделаю все, что вы ни попросите. Все, что угодно.
С этими словами он открывает дверь экипажа.
* * *
Уже темнеет. Из книжной лавки на улицу падает тусклый сноп света. Эдмунд терпеливо стоит у открытой дверцы экипажа, не поторапливая меня, — как будто знает, что мне предстоит несколько нелегких минут, и хочет дать мне время — столько, сколько потребуется.
Я пыталась прорепетировать то, что скажу — как объясню Джеймсу пророчество, мою роль в нем и почему я должна уехать, пусть даже и временно. И все равно никакие репетиции и приготовления не дают ни малейшей гарантии, что Джеймс сочтет возможным по-прежнему любить меня, — поэтому я так ничего и не решила. Придется все рассказывать ему так, как получится — и пусть будет, как будет.
Выпрыгнув из экипажа, я быстро иду к книжной лавке — и лишь когда Эдмунд окликает меня, осознаю, что он идет прямо за мной.
— Я подожду тут, мисс.
Он приваливается плечом к стене дома близ входа в лавку с таким видом, что мне сразу ясно: спорить тут не о чем. Я слабо улыбаюсь ему и вхожу в тепло лавки.
Вдыхая знакомый запах, я на миг останавливаюсь, пытаясь запечатлеть этот запах в памяти. Не знаю, вернусь ли я еще сюда. Я уже привыкла к этим коротким приступам тоски — в те мгновения, когда я осознаю все, что мне придется покинуть. Нет смысла даже бороться с этими приступами.
— Лия! — Джеймс вылетает из-за занавеса, отгораживающего вход в заднюю комнату, и торопливо подходит ко мне. В глазах его тревога. — Что ты тут делаешь? Как ты? Ничего не случилось?
Я несколько секунд гляжу вниз, на свою юбку, собираясь с духом, чтобы произнести те трудные слова, что должна сказать. И когда наконец поднимаю взгляд на лицо Джеймса, мне больше всего хочется броситься ему в объятия, забыться в том утешении, что, как я знаю, обрету там, выбросить из головы все то, что стоит между нами.
— Я… я справляюсь. Наверное, можно сказать — со мной все настолько хорошо, насколько вообще можно ожидать при сложившихся обстоятельствах.
Я пытаюсь храбро улыбнуться, но, должно быть, улыбка выходит не слишком убедительной, потому что Джеймс подхватывает меня в объятия.
— Лия… ох, Лия! Я пытался увидеться с тобой. Каждый день приезжал. Вирджиния тебе рассказывала? — лихорадочно шепчет он, зарывшись лицом в мои волосы.
— Да. Прости, Джеймс. Я… я просто не могла ни с кем говорить. Совсем ни с кем.
Он чуть отстраняется и, придерживая меня за плечи, заглядывает в лицо.
— Ну конечно, всякий бы на твоем месте чувствовал то же самое. Но зачем? Зачем тебе было самой приезжать, проделывать весь этот путь? Стоило тебе только послать мне словечко, полсловечка — и я бы примчался. Не надо было тебе выезжать самой, во тьму и стужу.
Он наклоняется к окну и, кажется, доволен, увидев на улице Эдмунда.
Я набираю в грудь воздуха.
— Я… мне надо поговорить с тобой. Сегодня же. Надо кое о чем тебя попросить.
Вот так, думаю я. Именно так — потихоньку и понемножку.
— Ну ладно. Но заходи, Лия, согрейся. Присядь у огня.
Он берет меня за руку и тянет в глубь помещения, в тепло.
Я качаю головой и упираюсь, не трогаюсь с места.
— Нет!
Короткое слово срывается с губ резче, чем я собиралась. Но я не могу позволить себе поддаться уюту задней комнатки с камином. Оттуда я уже не найду в себе сил уйти.
— Я не могу. То есть я… Джеймс, прошу тебя, давай поговорим тут. Пожалуйста!
Глаза у него темнеют — он слышит отчаяние в моем голосе. Джеймс неохотно кивает, но когда отвечает мне, слова его исполнены такой решимости, что я не могу не принять их всерьез.
— Лия, ты должна понимать: чего бы ты ни хотела от меня — чего угодно! — ради тебя я готов на все. Если только в моих силах будет дать тебе это — я дам.
Глаза его неотрывно глядят на меня, я же смотрю на книги у него за плечом. Слова его должны были бы вдохнуть в меня уверенность и мужество. Должны были напомнить, что Джеймс сделает все, что я захочу, не откажет мне ни в чем. Но почему-то эффект получается совсем иной. Его решимость лишь доказывает мне то, что я уже давно подозревала в глубине души: Джеймс не отступит. Он будет настаивать на том, чтобы сопровождать меня в Лондон — да хоть на край света, если понадобится, — но не отпустит одну навстречу опасности.
Я снова гляжу ему в глаза. Неправда, которую я произношу, дается мне куда труднее, чем любая другая ложь, какую мне только суждено еще говорить.
— На самом деле… на самом деле, ничего такого. Просто я боюсь, мне понадобится еще некоторое время, прежде чем я смогу стать совсем такой, как раньше. Прежде чем смогу справиться со всем, что произошло.
Мои слова звучат все мягче и мягче, становятся еле слышным шепотом — и я понимаю, что это никакая и не неправда. Ведь я знаю, точно знаю — такой, как раньше, мне не быть уже никогда.
Джеймс глубоко вздыхает, явно испытывая облегчение, нежно улыбается мне и берет обе мои руки в свои.
— Никто этого и не ждет. По крайней мере, я. И я буду здесь, буду ждать — сколько бы времени тебе ни понадобилось.
Я улыбаюсь ему в ответ и приподнимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его гладкую щеку.
— Спасибо, Джеймс. Молю Бога, чтобы так оно и было.
И я поворачиваюсь — скорее, пока не передумала.
— Лия?
Когда я оборачиваюсь к нему, он стоит, прижимая руку к щеке — словно пытаясь удержать на ней мой поцелуй.
— Я люблю тебя. — Он говорит это так, точно знает, что больше не увидит меня — хотя откуда бы ему это знать. — Лия, я люблю тебя.
— И я тебя, Джеймс.
Горло у меня сжимается от избытка эмоций.
И вот я уже за дверью. Крепко закрыв ее за собой, я поворачиваюсь к Эдмунду.
— Спасибо, Эдмунд. Я закончила.
34
На этот раз, постучавшись в дверь Элис, я жду, пока она ответит. Когда тебе спасли жизнь — это накладывает определенные обязательства, вынуждает к своеобразной вежливости — как бы ни обстояли дела до тех пор.
— Заходи.
Из-за толстенной двери голос Элис кажется тихим, едва слышным, совсем как в детстве.
Я медленно приоткрываю дверь. Я долго оттягивала этот разговор, последнее настоящее прощание, которое мне предстоит. Самое трудное — из-за налета неотвратимой обреченности, что он несет.
— Элис.
Я останавливаюсь — официально и напряженно — в ногах ее постели, а сама Элис становится напротив, перед бюро.
— Лия, как ты? Все хорошо?