Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
Николас вытащил две бутылки и одну протянул Белинде, но она покачала головой.
– Я не пью.
– Что? – Николас неодобрительно посмотрел на нее. – Белинда, я варю пиво. Неужели ты его даже не попробуешь?
Она снова покачала головой и засмеялась, заметив досаду на его лице.
– Мне не нравится вкус.
– Все хуже и хуже! – Он щелкнул по горлышку бутылки, подождал, пока откинувшаяся пробка ударится о стекло, и сделал глоток. – Надеюсь, тебя удерживает твой вкус, а не нравственные принципы?
Белинда скорчила гримасу.
– Ладно, когда ты переработаешь весь этот хмель в пиво, я попробую. Заметь, я не обещаю, что оно мне понравится, но я попробую.
– Хорошая девочка.
Николас перегнулся через разложенную между ними еду и снова поцеловал Белинду. У поцелуя был пивной вкус, но почему-то на его губах этот вкус ей не нравился.
Николас сел на место, еще раз заглянул в корзинку и тяжело вздохнул.
– Никаких стихов? Черт побери, я же велел миссис Фрейзьер бросить пару книг вместе с сандвичами!
Белинда озадаченно наморщила лоб.
– Но ведь ты не любишь стихи.
– Глупости. – Он вытащил ягоду и бросил в рот. – Откуда у тебя такая странная мысль? Я англичанин, моя милая. Я обожаю поэзию и хотел почитать тебе сегодня Шелли. Каждый мужчина должен читать своей возлюбленной на пикнике Шелли. Или Байрона – женщинам он всегда нравится больше. Если бы я почитал тебе Байрона, ты упала бы в мои объятия и занялась со мной безумной, страстной любовью прямо тут, в траве.
Щеки Белинды обдало жаром. Точнее, запылало все тело, но она сочла своим долгом его поправить.
– Я никогда не падала в твои объятия.
– Какая жалость. Я бы пришел в восторг.
– И все-таки я не понимаю про стихи, – сказала Белинда, решив, что говорить о поэзии более безопасно. – Ты же говорил, что любишь науку.
– Конечно. Но еще я люблю поэзию. Я вообще очень многогранный человек, милая. Что? – спросил Николас, смеясь. Его очень веселило то, как сильно она была сбита с толку. – Мне нельзя любить и то и другое?
– Но в тот раз, когда мы говорили о твоих предпочтениях при выборе невесты, ты сказал, что не любишь поэзию.
– Нет, – поправил ее Николас. – Насколько мне помнится, я сказал, что терпеть не могу думать о размере стихов. И это чистая правда. Видишь ли, все дело в Итоне.
– В Итоне? – Белинда, расхохотавшись, покачала головой. Он был для нее совершенно непостижимым человеком! – Вообще не понимаю, о чем ты.
– Когда я мальчиком учился в Итоне, нас постоянно заставляли сочинять стихи и вечно ругали за то, что мы использовали неправильные формы.
Николас сурово насупил брови.
– Нет-нет-нет, Трабридж, – произнес он строгим, назидательным тоном итонского профессора, – это не хокку. В хокку должно быть семнадцать слогов, а у вас восемнадцать. – Он съел еще одну ягоду. – Я люблю стихи и науку, но это совсем не одно и то же, и к ним нельзя подходить одинаково. В науке требуется точность, а в стихах нужно беспокоиться только о том, чтобы они звучали правильно.
– Значит, тогда в Национальной галерее тебе не Блейк не понравился, а то, как его читала Джералдин Хант?
Николас застонал.
– Она читала Блейка почти так же отвратительно, как мои одноклассники! Можешь себе представить тринадцатилетнего мальчишку, который стоит перед тобой и декламирует «Песни невинности и опыта»? Это была пытка.
– Тебе тоже было тринадцать, – заметила Белинда.
Он усмехнулся и сделал еще глоток пива.
– Да, но, видишь ли, я куда лучше читал стихи, чем остальные мальчики.
Белинда расхохоталась.
– Или тебе просто нравится так думать.
– Суди сама.
Николас вытащил из корзинки еще несколько ягод ежевики и откинулся назад. Несколько мгновений пристально вглядывался в Белинду, по одной кидая ягоды в рот, а затем произнес:
– Она – весенний луч среди зимы, она – само дыханье жизни для меня, то взглядом как ножом меня пронзит, то улыбнется летом в сердце января.
У Белинды перехватило дыхание не только из-за того, что Николас продекламировал, но и из-за его невыносимо нежного взгляда.
– Я… – она замолчала, чувствуя, что голос ей не повинуется. Откашлялась и попыталась снова: – Я никогда раньше не слышала этого стихотворения.
– Еще бы, – отозвался Николас, бросив в рот очередную ягоду. – Ведь я его только что сочинил.
– Что? Вот прямо сейчас? – Он кивнул, и Белинда пораженно покачала головой. – Оно прекрасно.
– Спасибо, но итонский профессор с тобой бы точно не согласился. Я уверен, что пропустил слог, а то и два.
– Я не заметила, – заверила его Белинда. – И думаю, что оно прелестно.
– Спасибо, но больше меня никто не заставляет, и поэтому я редко сочиняю стихи.
– А следовало бы.
– Ну, может быть, теперь, когда ты стала моей музой, я снова за них примусь. Но хватит уже обо мне. – Николас перекатился на живот, приподнялся на локтях и посмотрел на нее. – Давай поговорим о тебе.
Белинда с некоторой иронией пожала плечами, надеясь, что о ней говорить все-таки не придется.
– Подозреваю, не осталось почти ничего, о чем ты еще не знаешь.
– Вот уж не согласен. Я о тебе вообще почти ничего не знаю.
Белинда, чувствуя себя довольно неуютно, заерзала на траве. Она ненавидела говорить о себе.
– И что ты хочешь знать?
– Где ты выросла. Кто твои родители. Где училась.
– Родилась в Огайо. Моя мама, как и твоя, умерла, когда я была еще ребенком. Отец до сих пор жив. Школу мне заменила гувернантка.
– Так ты не ходила в школу?
– Нет, но в то время многие девочки не ходили.
– Ясно. А что из себя представляет твой отец?
– Несерьезный человек.
– А где он сейчас?
– Где-то в Неваде. Концессии на серебряные рудники. Я толком не знаю, где.
Николас ждал, но поскольку Белинда больше ничего не сказала, Николас сел, обиженно глядя на нее.
– Белинда, ну честное слово! Все равно что вытаскивать секреты из Сфинкса!
– Я редко говорю о себе. – Она глубоко вздохнула. – Правда в том, что я очень застенчива. Я тебе это сказала… вчера ночью.
– Да, помню, но многие женщины начинают стесняться, когда остаются без одежды.
Белинда начала гадать, много ли женщин дали ему основания так думать, но спрашивать не стала. Вероятно, немало.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 76
