Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Судя по воспоминаниям академика Э. А. Асратяна, И. Павлов даже выразил желание ознакомиться с биографией философа, чтобы понять, «на каком этапе жизни и в результате какого несчастного случая» произошли, по его мнению, «трагические изменения рассудка» философа.
«Чтобы удовлетворить его желание я принес ему из дома свой экземпляр книги Куно Фишера о Гегеле. Через несколько дней он сказал, что это не та книга, которая ему нужна. «В ней описана не жизнь Гегеля со всеми характерными особенностями его личности, а возникновение, развитие и сущность его сумасбродных мыслей и идей». (Асратян Э. А. «Страницы воспроминаний об И. П. Павлове», в сб. И. П. Павлов в воспоминаниях современников Лд 1967, по подлиннику Арх. АН СССР, ф.259, оп.7, № 108)
Раздражение И. П. Павлова легко понять, в сочинениях Гегеля он прежде всего увидел выводы, базирующиеся на крайне примитивных представлениях об обсуждаемом вопросе.
Павлову было сложно понять, как может взрослый вменяемый человек, вторгшись в область одной из самых сложных наук и не имея об этой науке никаких самостоятельных представлений, столь напыщенно и категорично предлагать решение ее основного вопроса.
Как мы помним, щелчки по носам философов — это давняя традиция физиологии.
Сумрачный Клод Бернар писал: «Экспериментальная физиология не имеет надобности обращаться к какой бы то ни было философской системе… Открытия делаются без помощи философии. И теории создаются тоже без нее… В настоящее время физиология стала точной наукой. Она должна освободиться от философских и теологических теорий, которые так долго примешивались к ней… мы наблюдатели фактов без всякой предвзятой систематической идеи».
Тот же Бернар в своей записной книжке называл Канта, Гегеля и Шеллинга «пустышками». (Claude Bernard. Philosophie.1937)
Чуть позже высказался и исследователь физиологии вселенной: «Я убежден, что философы оказали пагубное влияние на развитие научной мысли, перенеся некоторые фундаментальные понятия из области опыта, где они находились под нашим контролем в эмпиреи априорности… Философские предубеждения мешают правильной интерпретации фактов даже ученым со смелым мышлением и тонкой интуицией».
На XIV Мадридском конгрессе прозвучала первая речь Павлова о принципах высшей нервной деятельности.
«Мадридская речь И. П. Павлова в этом смысле представляет собой образец прямолинейности и смелости великого ученого. Он не побоялся смело отказаться от бесполезной аппеляции к психическому, которая на протяжении многих лет не дала заметного сдвига в изучении механизмов нервной деятельности.» (Анохин П. К. 1949)
Эта речь была всего лишь прологом, первым приближением к теории условных рефлексов, но и по ней было ясно, что в лице Павлова, метафизике придется иметь дело с ласковым, но безжалостным и могучим врагом.
Именно в Мадридской речи уже заметно, что Павлов понимает необходимость очищения науки о мозге от загрязнений, привнесенных в нее психологией и философией.
Примерно в это же время Павлов принимает и ряд жестких организационных решений. Он расстается с теми учениками, «что стояли на позициях толкования умственной работы с позиций психологии». (имеются в виду А. Т. Снарский и доктор Толочинов И. Ф.)
Впрочем, Павлову требовалось время.
И немало.
Для того, чтобы теория условных рефлексов оформилась, доказалась и нанесла бы свой удар по основным принципам метафизики, требовалось еще не менее десяти лет.
Отметим, что для развертывания широкой естественнонаучной трактовки мышления, ситуация была чрезвычайно не благоприятной.
Помимо триумфа спиритизма и оккультизма, Европа переживала второе пришествие гегелевской мистики.
Нашедший в ней ответы на свои вопросы, тогдашний бог физиологии Чарльз Скотт Шеррингтон холодно заметил Павлову: «Ваши условные рефлексы в Англии едва ли будут иметь успех, потому что они пахнут материализмом».
В конце XIX столетия Зигмунд (Сигизмунд Шломо) Фрейд уже начал формулировать свое чисто фантазийное, но чрезвычайно влиятельное учение. Его сила была (прежде всего) в блеске литературной подачи и в чрезвычайной лестности фрейдизма для человечества.
С точки зрения рынка парамедицинских услуг данная теория была безупречной.
(Как мы видим, в обывательском фольклоре фрейдистская терминология и сегодня занимает весьма почетное место.)
Фрейдизм — это было именно то, в чем нуждалась мыслящая Европа уставшая от унижения материалистами всех ценностей человечества.
От Фрейда люди не без удовольствия узнали, что их мышление имеет в своей основе тайные порочные механизмы, что управляется оно неким всесильным «подсознанием», а также «силами бессознательного». Еще одним приятным открытием было то, что все эти загадочные процессы поддаются регулировке с помощью т. н. «психоанализа».
Конечно, теперь трудно понять кто был в большей степени автором идей «подсознания, бессознательного и психоанализа» — сам Фрейд или тот (в общей сложности) центнер кокаина, который, начиная с 1883 года, доктор Сигизмунд Шломо проглотил, иньецировал, втер во все свои слизистые, употребил назально, клизмально и даже в виде глазных капель.
Человека, знакомого с основами физиологии мозга заподозрить в изобретении таких фантазий, как «подсознание» чрезвычайно сложно. А Фрейд не просто знал физиологию, а знал хорошо. И до своего кокаинового периода написал несколько недурных статей, в том числе и для медицинской энциклопедии Нотнагеля. Так что, скорее всего, подлинным творцом фрейдизма является все-таки не сам доктор, а С17 H21 NO4.
(Впрочем, кокаин, в силу известных причин, не смог заявить о своем авторстве и все лавры достались исключительно Зигмунду Фрейду.)
Кстати, судя по всему, именно кокаиновое опьянение помешало Фрейду заметить то существенное медицинское открытие, которое он случайно сделал в 1884 году. Испытывая на себе кокаин, присланный ему для исследований фабрикой Мерка в Дармштадте, он опробовал его сильный настой на роговицах собственных глаз и обнаружил способность cocainum парализовывать рецепторы, в том числе и болевые.
Чуть позже открытие было присвоено Карлом Коллером, который именно на основании невнятной статьи Фрейда в «Heitlersche Zentralblatt fur Terapie», описавшего свои ощущения, ввел в оперативную офтальмологию способ кокаиновой анестезии роговицы, и тем самым начал «новую эру» глазной медицины.
Фрейда эта ситуация привела в долговременное бешенство и (по всей вероятности) сдетонировала его полный разрыв с физиологией и медициной. Впрочем, он никогда не забывал про завораживающую силу научной терминологии и продолжал ею жонглировать.
Более того, хорошо понимая коммерческий вес ученых регалий, доктор Сигизмунд Шломо одиннадцать раз безуспешно номинировался на Нобелевскую премию.
По существу же все его учение (как по его собственному признанию Фрейда, так и по факту) никакой связи с имеющимися у него научными познаниями не имело. Более того, он неоднократно упоминал, что «лучших своих учеников он нашел среди не-медиков» (Ф. Виттельс «Фрейд его личность, учение и школа» 1925)
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
