— Брось оружие! — заорала она. Неимоверная глупость, надо было стрелять сразу, мелькнула мысль. Марджори Кассетти не из тех, кто сдается на милость победителя.
Но та, растерявшись, начала медленно опускать пистолет. Ствол уже был направлен на Алекс. Это движение тоже на мгновение сбило ее с толку. Собирается она бросать оружие или нет? Да или нет?
И тут Габриэль Дэвис одним движением взметнулся с пола. Стоя во весь рост, он был намного выше Кассетти, и та непроизвольно повернула голову в его сторону. Дэвис улыбался.
— Нет! — заорала Алекс.
Он поднял нож. Глаза его стали черными, бездонными, это были глаза человека, переживающего оргазм.
Алекс спустила курок. Револьвер дернулся, и голова Марджори Кассетти превратилась в красное месиво.
Женщины не стреляют в голову, вспомнилась безумная фраза. Ее когда-то сказал Дэвис.
Алекс в оцепенении подошла к лежащему телу и выстрелила еще раз. В упор.
Улыбка исчезла. Слава Богу.
Пистолет выпал из разжавшихся пальцев Кассетти. Алекс издала какой-то непонятный, писклявый звук, до смешного незначительный по сравнению с тем, что она только что сделала.
Дэвис, мертвенно-бледный, опустился на колени и, склонив голову, смотрел на нож, который ходил ходуном в его трясущейся руке. Крови на лезвии не было. Чистый.
Потом взглянул на Алекс, которая прислонилась к дверному косяку. Она, чувствуя, как свело пересохшее горло, прошептала:
— Габриэль, пожалуйста, положи его. Прошу тебя.
Он не положил, а выронил нож на пол. Тем не менее Алекс отшвырнула нож подальше, подходя к Кассетти, чтобы проверить пульс. Онемевшие скрюченные пальцы ничего не почувствовали. Вдалеке слышалось ангельское пение сирен.
Габриэль Дэвис, тяжело дыша, медленно завалился на здоровый бок. Она присела к нему и положила на лоб ладонь. Его колотило, а лоб был горячим, как в лихорадке.
— Алекс, — потрясающе спокойным тоном вдруг произнес он.
— Да?
— Спасибо.
Она посидела некоторое время, не убирая руку с его лба. Было странное ощущение, что она прикасается к дикому животному, волшебному, непредсказуемому.
— Возьмите Джереми.
Алекс кивнула и встала. Сделав несколько шагов, она открыла незапертую дверь ванной и нашла Джереми, дрожащего в углу. Слезы уже высохли. Мальчик посмотрел на нее огромными золотисто-карими глазами и крепко обнял за шею, когда она наклонилась, чтобы поднять его.
Алекс села на пол, не выпуская ребенка из рук, и стала ждать прибытия Шенберг.
Какой покой. Наконец-то они все обрели покой.
Эпилог
Алекс сдула прядь, упавшую на лицо, и пожалела, что купила мало сыра. В следующий раз. И сама себе усмехнулась: обязательно забудет. Лучше попросить Тони.
— Эй! — крикнула она. — Ужин готов!
Из гостиной послышался рык Липаски. Затем появился он сам, держа под мышкой Джереми, как мешок с картошкой. Мальчик забрался на стул и первым делом потянулся к стакану с молоком.
— Тебе не хватит ли молока? — улыбнулась Алекс, глядя, как он одним махом осушил стакан и подставил для следующей порции. Джереми помотал головой и просиял молочно-усатой улыбкой. — Ну хорошо, только один, не больше.
Она подала стакан молока с изяществом официантки первоклассного ресторана. Мальчик хихикнул. Липаски, подперев подбородок ладонью, наблюдал за ними со смущенной улыбкой.
— А ты что, не собираешься ужинать? — обратилась она к нему.
— А как же, cherie! — откликнулся Липаски, убирая локоть с тарелки. — С удовольствием.
— Вот и молчи. — Она положила ему бефстроганов. — Ты получил письмо?
— Да. — Липаски подозрительно рассматривал блюдо, потом осторожно потрогал вилкой. — Эй, юноша, слетай-ка наверх, принеси конверт, он лежит у меня на кровати.
Джереми был уже на середине лестницы. Алекс, положив и себе немного, присела к столу.
— Это письмо от Габриэля.
— Я догадалась. Как он?
— Они отпускают его. Он прошел все тесты.
Алекс разинула рот от изумления. Липаски, напротив, плотно поджал губы и замолчал.
— Разве они не знают… — начала Алекс, но оборвала себя, услышав топот — по лестнице бежал Джереми с конвертом в руке. Липаски взял письмо, поцеловал Джереми в щеку, и мальчик взгромоздился обратно на свой стул.
Алекс вынула из конверта листок и принялась читать.
Энтони, начиналось письмо. Никогда "Энтони и Алекс". О Джереми он вообще не упоминал.
Энтони. Доктор Зильберштейн попросил написать тебе, что меня скоро выпишут. Психологи сходятся во мнении, что больше они ничего не могут для меня сделать, а места в палате, как ты знаешь, пользуются большим спросом.
Думаю, что вернусь в Чикаго, если ты не возражаешь. У меня еще остались деньги от продажи отцовской недвижимости. Наверное, я потрачу их на покупку дома, где-нибудь в глуши, подальше от людей. *
Я продолжаю бороться, Энтони. Я буду бороться до самой смерти.
Передай Джереми, что я о нем думаю. Можешь сказать, что я люблю его, если сочтешь нужным. Передай Александре, что я до сих пор считаю, что она должна была сделать еще один выстрел.
Со мной всё в порядке. Пока. Скоро напишу.
Габриэль Дэвис.
Алекс посмотрела в теплые серые глаза Липаски и вернула письмо. В конверте было еще что-то. Липаски достал плотный кусочек картона и передал ей.
Это была фотография Габриэля Дэвиса. Он стоял на фоне серого здания лечебницы, как всегда, безукоризненно одетый, с тенью улыбки на губах. Но и при этом выглядел каким-то увядшим.
Улыбка напугала ее. Она вернула фотографию.
Джереми отвлекся от тарелки.
— Можно я возьму фотографию в свой альбом?
Липаски поколебался, но отдал фотографию мальчику. Джереми провел по ней пальцем. На лице ничего не отразилось.
— Он какой-то грустный.
— Он просит передать, что думает о тебе. И что тебя любит. — Липаски снова посмотрел на Алекс. Она нашла под столом его руку и крепко сжата. То ли в знак поддержки, то ли — предостережения.
Габриэль Дэвис оформил все полагающиеся бумаги, поручая опекунство над своим сыном Энтони Липаски и Александре Хоббс-Липаски.
Алекс задумалась, как бы она поступила, если бы он вдруг появился в дверях и заявил, что изменил свое решение.
— Доедай, — приказала она Джереми.
Тот состроил рожицу и принялся изображать самолет зажатой в руке вилкой. Чудесный ребенок. Гиперактивный. Иногда мрачный, но это неудивительно с учетом того, что ему пришлось пережить.
