Здесь он был прав. Остался у князя небольшой осадочек, все-таки барабаны тогда только подстегнули желания мятежников бежать, победа уже была за сторонниками Петра.
У английского посла Роберта Мюррея нашли интереснейшие бумаги, в том числе и те, в которых говорилось о выданных Екатерине суммах. Суммы эти были совершенно чудовищные, только незадолго перед мятежом свыше ста тысяч рублей[116], да были документы и о меньших суммах. Были документы, прямо говорящие об измене Екатерины во время войны с Фридрихом и передаче ей секретных сведений противнику…[117]
Нашлись и странные составы одурманивающего действия, и доказательства, что составы эти и в самом деле подливались в алкоголь гвардейцам. Узнав последнюю новость, попаданец облегченно выдохнул, казнить гвардейцев было рискованно, а так… Так они и их семьи сами озвереют, узнав, что их опаивали. О верхушке заговорщиков, конечно, речи не идет – там уже все серьезно, а рядовых можно и помиловать – повод-то серьезный.
Вылавливание заговорщиков продолжалось почти неделю, своих войск было мало, и хотелось как следует вычистить Петербург. Ну а принц воспользовался ситуацией и перевешал всю воровскую братию, расплодившуюся в столице и окрестностях просто в неимоверных количествах. Система оповещения «свой-чужой» была предельно простой: есть следы от кандалов, клеймо или рваные ноздри, и нет внятного объяснения? Повиси-ка, дружок… Пойман откровенный вояка, и тоже нет объяснений? На просушку…
Современники такие действия могли бы посчитать жестокими, но, учитывая начавшиеся на фоне мятежа грабежи, насилие и мародерство, горожане так не считали. Рюген железной рукой утихомирил разбойный мир. Ну и главное, всех, в ком были хоть какие-то сомнения, Игорь не вешал, а приказал сгонять в импровизированные лагеря на нескольких свободных островах города. Потом разберется.
Въезд Петра Федоровича в Петербург был триумфальным, горожане выстроились по пути следования и радостно приветствовали его, они уже на своей шкуре почувствовали, что же такое переворот. Ну а потом – умелый пиар сторонников императора и факты, обличающие мятежников в самом скотском облике. Их хватало, так ничего и не пришлось выдумывать.
Знатных вельмож, замешанных в заговоре, государь приказал арестовать и держать их в Петропавловской крепости поодиночке. Настроен Петр был весьма мрачно и решительно, так что ничего хорошего вельможам не грозило. И если знатные и родовитые могли отделаться потерей состояния, особенно если другие члены рода были нормальными подданными…
То вот Разумовским и другим «выскочкам» это не грозило. Именитых предков у них не было, да и с личными заслугами было туго. Ну не считать же такими постельные достижения старшего брата – «ночного императора»…
– Воры, ничтожества, вознесенные из грязи! – с ненавистью говорил о них Петр. После мятежа Грифич стал пользоваться абсолютным доверием государя, хотя и был подвергнут жестокому выговору за «похищение» с последующим перевозом в Кронштадт.
Император верил… Ну или пытался это показать, что, если бы не «чрезмерное усердие князя Грифича», он бы лично руководил подавлением мятежа и, разумеется, успешно. Однако Игоря он «простил, поскольку понимает его опасения в том деле, и некая опасность мне все же грозила». Но доверие к попаданцу было, и теперь тому приходилось время от времени становиться драбантом[118]государя при посещении последним некоторых новоиспеченных узников. Ну и, соответственно, слушать кое-какие разговоры.
– Воры! – повторил он Кириллу Разумовскому. – Поднялись из грязи, скоты неблагодарные!
Гетман (теперь уже бывший, отречение он подписал) слушал его с опущенной головой, хотя видно было – Разумовский не смирился и не считает себя в чем-то виноватым. Проиграл – это да…
Петр долго разорялся и в конце концов охрип, устало опустившись в кресло, принесенное в камеру специально для него. Так-то из мебели здесь был только топчан из досок с охапкой соломы. В камеру зашел незнакомый офицер и что-то прошептал на ухо императору.
– Да? – оживился тот. – Подойду сейчас.
Игорю он жестом велел пока оставаться с преступником.
– Злорадствуешь? – глухо спросил Кирилл князя.
– Нет, – с ленцой ответил тот.
– Злорадствуешь, – убежденно повторил бывший гетман, – а ведь мой брат тебе покровительствовал!
– Ты – не твой брат, – лаконично ответил попаданец.
– Саблю подарил, перстни, деньги…
– Ты всерьез веришь, что он свое дарил? – с интересом уставился на Разумовского принц. Мрачный, но несколько непонимающий взгляд в ответ. – Значит, – задумчиво сказал Рюген, прислонившись к стене, – ты всерьез считаешь, что он имел право на столько богатую жизнь просто потому, что был «ночным императором»? М-да…
Кирилл сжал кулаки и шагнул было к Игорю, но опомнился, а тот продолжил:
– Но он-то ладно, пусть и зарабатывал, как… девка гулящая, но хотя бы зарабатывал, да и человек хороший – в политику вон не лез. А ты? Президент Академии наук, гетман… Быдло ты деревенское, только и умеешь, что грести под себя, а чего хорошего сделал?[119]А подарки… Вот ты действительно считаешь, что не получил бы чего-нибудь такого же от Елизаветы?[120]А так… Кошель-то у них общий, подарил он, то есть подарила она.
Несмотря на такой разговор, Грифич и правда чувствовал себя… обязанным Алексею Разумовскому. Брал подарки? Брал… Совесть… не то чтобы грызла, но гнетущее впечатление было. Так что при удобном моменте, в присутствии семеновцев, он снял с себя тальвар и сломал клинок пополам, выкинув его в Неву, продавать его он счел неправильным… Деньги же, вырученные от продажи перстня, и те самые полторы тысячи золотых он вполне официально передал увечным воинам и, прежде всего, своим уланам.
– Чистоплюй, – пробурчал Миних… одобрительно. Да и разговоров такой поступок вызвал много. Да и что говорить – поступок и правда княжеский. И кстати, кошель от Разумовского и деньги в нем были те самые. Жил Игорь весьма экономно – настолько, что поговаривали даже не о скупости, а о скаредности. Ну сейчас поняли – просто характер такой аскетичный, а вообще – плевать ему на внешнюю атрибутику.
