Полицейские вышли из машины и надели на него наручники. Он нарушил предписание, выданное судом два дня назад.
Первые пять месяцев испытательного срока Мирав Мендельсон жила с Грантом Артуром в его доме на углу. Покупала продукты, ездила по всем делам. Обставила дом необходимой мебелью. По пятницам они ходили в синагогу в долине Сан-Фернандо (на это судья выдал ему специальное разрешение), а потом возвращались домой, благословляли друг друга и усаживались за праздничный ужин, после которого пели традиционные песни из сидура.
Но жилось им тяжело, и их отношения были обречены на крах.
С помощью логики и убедительных речей Грант Артур вынудил ее усомниться в Боге. Путем интеллектуального изматывания показал ей, как хрупка ее вера. Посредством экскурсов в историю продемонстрировал, сколь глупо верить в Бога. Давай вспомним все жестокости и ужасы, постигшие ваш народ, сказал он ей. С каждым днем критическая масса доводов в пользу атеизма нарастала, и через некоторое время Мирав пришла к выводу, что Бога действительно нет. Понемногу, кирпичик за кирпичиком, Грант Артур разрушил стену, которую строили двадцать лет.
Вместе с Богом исчезло и желание вернуться домой. Когда один раз очнешься, к прежним снам и заблуждениям дороги нет. Начинаешь приноравливаться к новой истине, и вскоре горечь в твоем сердце сменяется презрением, говорила нам Мирав.
– Я ужасно обошлась с родными. Наверное, они тоже не лучшим образом обошлись со мной, но их поведение можно было если не оправдать, то хотя бы объяснить многовековыми традициями. Оно было предсказуемо. Мое же поведение нельзя объяснить ничем.
Отказ от веры произошел быстро и жестоко. Очень скоро семена скептицизма, зароненные Грантом в ее душу, дали всходы, и она начала гадать, почему до сих пор носит одежду, которую ее принуждали носить с незапамятных времен, зачем покрывает голову, посещает службы, зажигает свечи и поет песни. Все это – наравне с сотнями других мелочей – показалось ей нелепым и абсурдным. Грант Артур мог винить только себя. Постепенно она перестала выполнять ритуалы, связывающие ее с прошлым, не находя в них никакого смысла или морального удовлетворения. Такого поворота он не ожидал. Когда она отказывалась покрыть голову, идти с ним в синагогу или покупать еду для шаббатнего ужина, он в ужасе вопрошал ее:
– Зачем ты так с нами?!
– Как? Я ничего не делаю.
– У тебя есть обязательства!
– Перед кем?
– Передо мной. Перед остальными.
– Кто эти остальные? Кого ты здесь видишь?
– Ты еврейка! – вскричал он. – У тебя есть обязательства перед своим народом!
– А что делает меня еврейкой?
– Ты ею родилась!
– А теперь вот выросла. Ответь мне, пожалуйста: что делает меня еврейкой?
Вопрос был не риторический. Грант, будучи атеистом, обратился к иудаизму в поисках чувства причастности и единения, а ритуалы и обряды были необходимы ему, чтобы обогатить и упорядочить одинокую жизнь. Путь Мирав оказался иным. Она пришла к атеизму и обнаружила ничто на том месте, где раньше было все, ветер на месте нерушимого храма и свободу там, где раньше был закон. Она знала, что делает ее еврейкой. В узком смысле – то, что она родилась от матери-еврейки. Но если Бога нет, какое отношение иудаизм имеет к ее жизни?
Перестав понимать, что делает ее еврейкой, она окончательно перестала понимать, что делает евреем ее возлюбленного. Однажды – к тому времени они жили вместе уже год, – она вошла в дом и увидела, как он читает Тору – слегка покачиваясь, в кипе, молитвенной шали и филактериях. Обычное зрелище, никогда не вызывавшее у нее вопросов. Раньше она бы и внимания не обратила. Но теперь оно так ее потрясло, что Мирав невольно разинула рот. Подумать только, неверующий нееврей прилежно бубнит еврейскую молитву!
– Что ты делаешь?! – презрительно спросила она.
– Молюсь, – последовал ответ.
– Зачем?
Он не ответил. Мирав не могла свободно подвергать сомнениям мотивы и убеждения Гранта – он ей попросту не разрешал. Но она знала, что он – не еврей. А кто? Недоеврей – только это слово и приходило на ум. Все, что было в его жизни до момента превращения в недоеврея, он отринул. Надел кипу и пережил второе рождение. Ее отец прав, вдруг дошло до нее, пусть они и пришли к этому выводу совершенно разными путями. Он – обманщик и жулик.
– Грант Артур когда-нибудь упоминал в разговорах с вами библейский народ – амаликитян? – спросила Венди.
– Да.
– А ульмов?
– Да. Он заговорил про них после смерти отца. Та поездка в Нью-Йорк сильно его изменила. Он прекратил читать Тору и стал все свободное время проводить в библиотеке. Изучал историю своего рода, генеалогическое древо. Он обнаружил, что принадлежит к некоему древнему вымирающему народу.
Это стало последней каплей. Единственная кузина, которая все еще поддерживала с Мирав отношения, где-то раздобыла и дала ей взаймы двести долларов. Мирав села в автобус и больше никогда не видела Гранта Артура. В Нью-Йорк она приехала в потертых синих джинсах и дешевой футболке вроде тех, что носила Дебра Уингер в «Городском ковбое» – с пуговицами из искусственного жемчуга.
– Сегодня утром, когда вы рассказывали все это Питу, я хотела задать вам один вопрос, – сказала Венди. – Задам его сейчас: почему вы вернулись к иудаизму?
– О Боже! – воскликнула Мирав. Ее звонкий смех немного разрядил обстановку. – Это ужасно длинная и нудная история. Как бы мне передать ее в двух словах, чтобы вы тут не умерли со скуки? Итак: муж, развод, ошибки, сожаления… Тридцать лет духовной пустоты. – Она опять засмеялась. – Наверное, в конечном счете я поняла, что Грант был прав. Жизнь приятней, когда ты – еврей.
– Теперь поняли, во что вы впутались? – обратился ко мне Стюарт.
– Я ни во что не впутывался.
– Разве?
– Так вы за меня волнуетесь? Все это вы провернули ради меня?
– Отчасти.
– Зачем? Мне казалось, вам нет до меня никакого дела.
– Я борюсь за истину.
– И в чем же истина?
– Вам только что рассказали.
– Я узнал подробности уже известной мне любовной истории. Вы сами слышали – ему было девятнадцать. Несчастный подросток, который всего-навсего искал себя.
– Ну, сейчас-то он уже далеко не подросток, – сказала Венди. – И давно себя нашел.
– Вы хоть знаете, о ком говорите? – спросил я ее, а потом и Стюарта: – А вы?
– Он – вожак подпольной группировки. Злой гений, если хотите.
– Злой гений?! Да он все свободное время проводит в библиотеках и архивах, строя генеалогические древа! Ничего себе злой гений.
– Что ж, мы ввели его в курс дела, – сказала Венди Стюарту. – Моя задача выполнена, до свиданья. – С этими словами она вышла из комнаты.
