Без сознания он пробыл три дня.
У него осталось впечатление, что в это время ему снились совершенно фантастические сны, но к тому моменту, когда он впервые поел в больнице – кальдо де поло, куриный бульон, – он уже не мог их вспомнить, увы. В памяти сохранился лишь образ существа, похожего на Аслана, с золотистыми глазами, оно все что-то говорило, но Оскар не слышал ни слова из-за румбы, грохотавшей в соседнем доме.
И только много позже, в свои последние дни, он вспомнил один из этих снов. В разрушенном замке перед ним стоит старик и протягивает ему книгу, на, мол, почитай. На старике маска. Оскару не сразу удается сфокусировать взгляд, но затем он обнаруживает, что все страницы в книге чистые.
Чистые листы. Эти слова услыхала прислуга Ла Инки, дежурившая у его кровати, и немного погодя Оскар пробился сквозь уровень бессознательного во вселенную реальности.
Живой
На этом его отпуск закончился. Как только врачи дали мамаше де Леон зеленый свет, она позвонила в офис авиалиний. Она была не такой дурой, чтобы медлить; слава богу, у нее имелся собственный опыт в подобных делах. С сыном она объяснилась в простейших и самых доходчивых выражениях, которые даже сотрясенный мозг способен уразуметь. Ты, тупой, никчемный, паршивый сукин сын, едешь домой.
Нет, ответил он изуродованными губами. И не из пустого каприза. Очнувшись и осознав, что еще жив, Оскар первым делом спросил об Ивон. Я люблю ее, прошептал он, на что его мать отреагировала: заткнись, ты! Просто заткнись!
– Зачем ты кричишь на мальчика? – напустилась на нее Ла Инка.
– Затем, что он идиот.
Семейный доктор разобрался с эпидуральной гематомой, но не гарантировал, что у Оскара нет мозговой травмы. (Она была подружкой копа? Тио Рудольфо присвистнул. Ставлю на мозговую травму.) Увозите его домой немедленно, посоветовал доктор, но на протяжении четырех дней Оскар сопротивлялся любой попытке запихнуть его в самолет, что свидетельствует о наличии изрядной силы духа у этого толстого паренька; он ел морфин горстями, но дикая боль в челюстях не утихала; у него была круглосуточная мигрень убойной силы, и он не мог скосить правый глаз; голова у парня так распухла, что Оскар напоминал человека-слона, а когда он попытался встать на ноги, пол рывком ускользнул из-под его ног. Господи, вот это да! – подумал он. Значит, вот что чувствуешь после того, как тебе напинали. Боль не прекращала накатывать волнами, и как бы он ни старался, он не мог ее усмирить. Он поклялся, пока жив, больше никогда не сочинять сцен с побоищами. Однако в этой черноте случались и просветы; побитость даровала ему любопытные прозрения; он понял, и, вероятно, очень некстати, что, не будь у них с Ивон все серьезно, капитан вряд ли стал бы марать о него руки. Чем не доказательство тому, что они с Ивон – пара? Мне праздновать, спросил он у комода, или рыдать? Что он еще прозрел? Однажды, когда он наблюдал, как мать сдирает простыни с кроватей, его вдруг осенило: семейное проклятье, о котором он наслышан с детства, возможно, и не выдумка вовсе, но правда.
Фуку́.
Он обкатывал слово во рту, словно проверяя его на прочность. Фак ю.
Мать сердито замахнулась на него кулаком, но Ла Инка перехватила ее руку – плоть к плоти. Не сходи с ума, сказала Ла Инка, и Оскар не понял, к кому она обращается, к матери или к нему.
Что касается Ивон, на его сообщения на пейджер она не откликалась; как-то ему удалось доковылять до окна – «патфайндера» на месте не было. Я люблю тебя, крикнул он, высунувшись наружу. Я люблю тебя! Однажды он добрался до ее двери и позвонил, но тио Рудольфо, скоро обнаруживший исчезновение племянника, силой увел его обратно. По ночам Оскар лежал в постели и мучился, воображая (в духе триллеров о любовных треугольниках) самые разные ужасы, что могли постигнуть Ивон. Когда он чувствовал, что голова его вот-вот взорвется, он пускал в ход свои телепатические способности – главное, установить с ней контакт.
