Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
Они в эту ночь развели костер на улице неподалеку от дома. «Огонь, – говорил Шура убежденно, – обладает тем же целебным свойством, что и вода. Вода смывает тревоги души, огонь их пережигает…» И теперь он сидел у костра неподвижно, скрестив ноги в лотосе, – багряные блики огня, играя, отражались на его скуластом лице. Лишь изредка он с задумчивым видом, слегка наклонив голову набок, шевелил металлическим прутом угли, и тогда искры с коротким треском вздымались ввысь, словно, резвясь, хотели достичь до чистого, бездонного неба.
– Жизнь часто преподносит потрясения, но мы не можем позволить себе, чтобы вчерашний день влиял на завтрашний. Ведь жизнь, в сущности, являет собой уравнение – что бы мы ни делали, она себя уравновесит. Ты лучше меня знаешь, как жила твоя мать. Знаешь, что произошедшее – лишь результат ее собственного выбора.
– Шура, но если мучения сдавили горло… выходит, что я любил ее? Я думал, будто ненавижу…
Лантаров чувствовал: что-то произошло с ним, какие-то не поддающиеся объяснению изменения – рисунок души стал другим. Сдавленным, полным горя голосом, он продолжал:
– Я помню, как в юности я мысленно искал союзников. Все люди, от придурковатых соседей до незнакомых прохожих – все были моими подельниками, если только по какой-то причине не любили ее. Я разворачивал тайные фронты против нее, радуясь, если кто-то особенно удачно уколет гадким словцом. А теперь… я испытываю неисправимое чувство вины за это…
Глаза Шуры блестели у костра, и в них играл, танцуя свой вечный ритуал, многоликий огонь.
– Людям нужны жесткие встряски, и часто они еще слишком слабы для самостоятельного стремления к развитию. Кто знает, может быть, судьба твоей матери – и есть ее миссия, направленная на тебя и всех других, кто ее знал? Смертельный приговор всегда заставляет человека произвести ревизию ценностей и затем жить каждый день, как последний. Если он сумеет изменить свое мышление – он выживает. Но даже если этого не происходит, человек все равно останется Духом по своей природе. Вспомни: смерть и сон напоминают нам о нашей бестелесности. Мне кажется, что такие болезни – способ природы пробудить и развить в нас любовь и сострадание.
Шура умолк, и Лантаров увидел, что губы его плотно сжаты, а брови насуплены. Он был благодарен ему и кивнул в знак согласия, но затем вдруг к горлу подступила горечь, и он подумал: «Нет, такая жизнь никогда не откроет пути к счастью. Почему любовь стоит рядом с состраданием?»
Он посмотрел на учителя взглядом подраненной косули.
– Выходит, все наше развитие должно протекать через страдание, через душевные муки? Но разве это справедливо?
– Все, что человек способен совершить в собственном развитии – возможно только в одиночку. Развитие – это индивидуально. И человек сам выбирает способ и подходящую обстановку. Праздник души – всегда внутри нас. Мы будем страдать, если не сумеем понять законы мироздания. И будем спокойны, если примем мир таким, как он есть.
Шура сидел с полузакрытыми глазами. В этот момент подул небольшой ветерок, и жар костра захлестнул Лантарова, расположившегося слишком близко к огню. Он быстро отшатнулся, опираясь на руки, привстал. Шура молча наблюдал, как пламя тихо и незаметно съедает высушенные поленья.
– Мне кажется, – сказал Лантаров с выражением боли и скорби, – что так спокойно, без эмоций и тревог, можно думать, когда дело касается кого-то другого. Или когда смерть подступала давно, чтобы с ней можно было как-то смириться…
Он хотел добавить: чувствует ли Шура мудрость всего мира, когда вспоминает, что убил человека?
Лицо Шуры несколько оживилось, он оторвался глазами от созерцания огня и пристально посмотрел на молодого друга. Но в его взгляде не было смущения.
– Раньше, когда я жил среди воров и бандитов, я чувствовал себя помещенным в мыльный пузырь, но со скользкими и очень прочными стенками. Что бы я ни делал, как бы ни карабкался, я все время сползал вниз. Но болезнь позволила мне преодолеть главный барьер – узы воровской общины и тиски коллектива вообще. Только тогда я научился состраданию и любви ко всему сущему – когда остался один на один с природой. Только после этого я осознал собственную индивидуальность, начал слышать голос внутреннего «Я». Этот голос научил меня справиться с ситуацией – я испытывал невыносимые, неугасающие терзания из-за убийства. Я никому не признавался, но меня обволакивали и атаковали по ночам видения, галлюцинации. Мне мерещилось, что тот, загубленный мною, приходил ко мне тенью и разговаривал со мной. – Шура глубоко и протяжно вздохнул, словно собираясь посредством дыхания удержать теряющееся равновесие. – А может, так оно и было…
– Но тебе ведь удалось примириться со случившимся? – с жаром допытывался Лантаров. Как многим людям, ему казалось, что если он обнаружит в другом нечто, еще более ужасное по своей сути, чем у него самого, то испытает облегчение.
Черты Шуры обострились, как во время выполнения сложных асан.
– Нет, – признался он, – не примирился. Но научился справляться с ситуацией, жить с этим фактом дальше и стараться думать о большем. Ведь только мысли о большем создают новые возможности бытия.
– Слушай, ты говорил о звере, который жил и рос внутри тебя. Выходит, тебе удалось его уничтожить?
– Нет, Кирилл, нет. Невозможно уничтожить часть себя. Но я обратил его в другую веру. Изменил его мировоззрение. Я стал кормить его другой пищей, другими впечатлениями.
– Но ты ведь не забыл о нем?
– Конечно, нет.
– Шура, это потому в твоем доме так много ножей?
Тут Шура впервые раскатисто засмеялся, по-настоящему расслабленно. Он дотянулся до двух сухих поленьев и аккуратно пристроил их в костре. Пламя сначала захлебнулось, но потом с новой силой принялось за свою работу.
– Это просто напоминание о моей прежней жизни. Не стоит жить прошлым, но и вычеркивать его также не стоит. Ведь оно – часть меня. С некоторых пор я более всего люблю настоящее, но понимаю: без прошлого не было бы этого настоящего. И невозможно будущее.
Они долго сидели, не произнося ни звука. Только смотрели на огонь широко раскрытыми глазами.
Кирилл вдруг изумленно заметил, что Тёма, распластав по земле свое громадное собачье тело, утратив воинственность, вцепился в огонь внимательным рассудительным взглядом. И в собачьих глазах, так же, как и в Шуриных, можно было легко отыскать отражение бездонности времени и пространства, вернее, их вневременную суть…
Он почему-то вспомнил, как по-новому вступил в город – не как завоеватель, не как иллюзионист, непрестанно создающий сюрпризы самому себе. Но как пытливый созерцатель того, что ускользало ранее. Вот настойчивые воины религиозной истины – Свидетели Иеговы, несмотря на летнюю жару, смиренно стояли у плаката. Они навязчиво предлагали свой журнал и вместе с ним свои чеканные истины на развес, как колбаски. Вот щуплый паренек с усталым лицом продавал кофе, который варил прямо на встроенном в дешевый автомобиль аппарате.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 75
