Книга Самый жестокий месяц - Луиз Пенни

Жанна Шове сидела спиной к залу и пыталась делать вид, что ей нравится быть одной. Что она очарована теплым, веселым огнем. Что злые взгляды обитателей деревни – почти такие же буйные, как погода за окном, – ее не ранят и не шокируют. Она пыталась делать вид, что она здесь своя. Здесь, в Трех Соснах.

Когда ее маленькая машинка несколько дней назад спустилась по Дю-Мулен, Жанна Шове сразу же почувствовала себя как дома: деревня купалась в ярких лучах солнца, на деревьях завязывались почки, люди улыбались, вежливо кивали друг другу. Некоторые делали это даже так, как только что сделал Гамаш, – учтиво, на старинный манер, сохранившийся, кажется, только в этой волшебной долине.

Жанна Шове достаточно повидала мир – и этот, и другие, – чтобы узнать магическое место. Именно таким местом и были Три Сосны. Ей казалось, что она плыла всю жизнь в поисках земли и вот из воды возник остров. В ту ночь она лежала в кровати в маленькой гостиничке, завернувшись в хрустящие чистые простыни, а колыбельную ей пели лягушки в пруду. Тяжелые годы стали забываться. Это были годы не усталости, а именно тяжести, когда ее кости словно окаменели и тащили на илистое дно.

Но в ту ночь, лежа в кровати, она знала: Три Сосны спасли ее. С того момента, как почта доставила ей брошюру, Жанна позволила себе проникнуться надеждой.

Но потом, в ту пятницу, она увидела на спиритическом сеансе Мадлен, и ее остров ушел под воду, как Атлантида. Она снова погрузилась с головой.

Жанна отхлебнула принесенного Оливье крепкого, густого кофе, который благодаря сливкам приобрел темно-коричневый цвет, и притворилась, что местные жители, так расположенные к ней в первые дни после приезда, не стали каменными, холодными, жесткими и суровыми. Она почти что могла представить себе, как они надвигаются на нее с факелами в руках и ужасом в глазах.

А все из-за Мадлен. Есть вещи, которые не меняются. Жанна хотела одного – стать своей, а Мадлен всего лишь лишила ее этой возможности.

– Позвольте присоединиться к вам.

Жанна вздрогнула и подняла голову. Над ней возвышались Арман Гамаш и Жан Ги Бовуар. На лице Гамаша гуляла дружеская улыбка, глаза смотрели по-доброму и задумчиво. Вид у второго полицейского был раздраженный.

«Он не хочет быть здесь со мной», – подумала Жанна, хотя и понимала, что не обязательно быть телепатом, чтобы сделать такой вывод.

– Прошу. – Она указала на мягкие стулья по обе стороны от камина, с теплой от огня потертой обивкой.

– Вы собираетесь пересаживаться еще куда-нибудь? – недовольно спросил Габри.

– Вечер только начался, patron, – улыбнулся Гамаш. – Позвольте предложить вам что-нибудь? – спросил он у Жанны.

– Я уже пью кофе, спасибо.

– Мы хотели заказать ликер. Вечер самый подходящий для ликеров.

Он кинул взгляд в сторону окна, в котором отражался теплый интерьер бистро. Старые рамы задрожали под очередным напором ветра, ровный стук по стеклу свидетельствовал о том, что град не закончился.

– Боже, – произнес Габри, – как мы можем жить в стране, которая так с нами поступает?

– Я возьму эспрессо, бренди и бенедиктин, – заказал Бовуар.

Гамаш посмотрел на Жанну. Почему-то в его обществе она чувствовала себя как со своим отцом или дедушкой, хотя старший инспектор был старше ее лет на десять, не больше. В нем было что-то старомодное, словно он принадлежал другой эре, другой эпохе. Она спросила себя, не трудно ли ему жить в этом мире. Но потом решила, что нет.

– Да, я бы хотела… – Она задумалась на секунду, обвела взглядом ряд бутылок на полке за стойкой бара. «Тиа Мария», «крем де мент», коньяк. Она снова повернулась к Габри: – Будьте добры, мне куантро.

Гамаш заказал ликер для себя, потом они поговорили о погоде, о Восточных кантонах, о состоянии дорог. Наконец подали заказанную выпивку.

– Вы всегда были телепатом, мадам Шове? – спросил Гамаш, когда Габри неохотно отошел от столика.

– Наверное, но только лет в десять я поняла, что не все видят мир так, как я.

Она поднесла маленькую рюмочку к носу и понюхала. Пахло апельсином, чем-то сладким и чем-то теплым. У нее от одного запаха глаза заслезились. Она поднесла рюмку с куантро к губам и увлажнила их вязкой жидкостью. Потом опустила рюмку и облизнула губы. Ей хотелось, чтобы это продлилось. Вкусовые ощущения, запахи, виды. Общество.

– А как вы это поняли?

Как правило, она не говорила о таких вещах; впрочем, люди обычно об этом не спрашивали. Она помедлила и пристально взглянула на Гамаша. Потом заговорила:

– На дне рождения у подружки. Я осмотрела все завернутые подарки и сумела точно сказать, что они собой представляют.

– Ну, если бы вы промолчали, то ничего бы и не было, – сказал Гамаш и взглянул на нее внимательнее. – Но вы не промолчали, да?

Бовуар был немного раздражен тем, что шеф придает этому разговору такой парапсихологический поворот. Ведь в конечном счете это он, Бовуар, вроде бы родился в сорочке. После того как Николь со всех ног сбежала в гостиницу, он провел остаток вечера за компьютером в поисках информации об этой самой сорочке. Пока на мониторе не появилось нечто довольно жуткое на вид.

– Да, – сказала Жанна, – я прошлась по половине подарков, говоря, что` под каждой оберткой, но тут новорожденная расплакалась. Я до сих пор помню лица гостей. Все девочки, мои подружки, смотрели на меня, злые и расстроенные. А за ними – их матери с испугом на лице. После этого я уже никогда не была такой, как прежде. Думаю, я всегда видела скрытое, но считала, что и другие это видят. Нет, я не все видела. Выборочно. Но многое.