— Воры! В доме воры! Меня обокрали! — вопил Эпифокл дурным голосом. — Гнусные воры! Пока я спал, кто-то украл мой мешок с золотом! И я догадываюсь, кто этот негодяй!
Сапфо не успела ничего сообразить, как Эпифокл быстро пронесся мимо нее, распространяя на своем пути едкий запах чеснока, который философ обычно употреблял перед сном с целью поддержания здоровья и заботы о долголетии.
— Что такое? Кто этот безумец? — испуганно вскочила с места Клеида. — Сапфо, что здесь у тебя происходит?
— О, это великий и мудрейший человек, дочка, — только и нашлась ответить Сапфо. — Его знает весь ученый мир.
Впрочем, Сапфо тоже ничего не понимала и удивилась еще больше, когда Эпифокл неожиданно выволок из гостевой комнаты совершенно сонного и всклокоченного Фаона и принялся его дубасить кулаками.
Сапфо не знала, что после праздника и Фаона, и Алкея — обоих практически бесчувственных! — слуги перетащили с поляны под утро в общую комнату для гостей.
— Я знаю, это он! — кричал Эпифокл, вцепившись в белые кудри Фаона. — Говори, пакостник, куда ты подевал мое золото? Говори, пока я не привлек тебя за кражу к суду. Но только учти, что я заставлю тебя засудить по драконовским законам и прикажу по очереди отрубать все части твоего красивого тела, пока ты не умрешь мучительной смертью! А начну с того пальца, который растет у тебя между ног!
Что? Кто? Что? — непонимающе крутился в разные стороны Фаон, стараясь вырваться от Эпифокла, но, наконец, не выдержал и так шибанул локтем своего обидчика, что философ полетел кубарем в дальний угол, сшибая на пути скамейки и напольные вазы.
Чего тебе от меня надо, дурной старик? — вскричал Фаон с обидой, и на его глазах были уже готовы блеснуть слезы, которые он сдерживал изо всех сил.
Сапфо взглянула на ошарашенного, разгневанного юношу и, заметив в его волосах запутавшуюся с ночи травинку, снова закрыла лицо руками, правда, теперь ее жест со стороны был похож на сильный испуг.
— Можешь даже не отпираться! — сказал Эпифокл, кряхтя и поднимаясь из угла. — И пусть боги, которые нас сейчас видят, и все люди, что находятся в этой комнате, будут моими свидетелями. Ты, Фаон, украл мое золото! Хм, хм, и теперь, мерзавец, лучше не отпирайся, а подобру-поздорову отдавай назад мой мешок, и тогда мы, может быть, сумеем полюбовно замять твой великий грех.
В комнате, куда на шум сбежались люди, в том числе свои и чужие слуги — большие охотники до скандалов и драк — раздались удивленные ахи и охи.
— О каком мешке ты толкуешь, Эпифокл? — спросил Алкей, тоже появляясь из своей комнаты и зевая спросонок. — О том самом, что ты носил вместо своего пуза? При чем тут Фаон? По-моему, сейчас твой живот с сокровищами вместо кишок у тебя на месте.
Даже после вчерашней невероятной пьянки Алкей с утра все равно выглядел достаточно бодрым и подтянутым, и лишь синяки под глазами молчаливо говорили и о некоторых излишествах, и все-таки уже не слишком юном возрасте поэта.
— Ага, как же, на месте! — вскричал Эпифокл, непристойно задирая свою тунику и показывая подсунутую под нее подушку, а вместе с тем обнажая также свои ноги и фалл, похожий на крохотную еловую шишечку.
— Ой, мама! — заморгала в испуге Клеида. — Великие боги, что делает этот человек в почтенных уже летах! И ты говоришь, что этот сумасшедший — великий муж?
— Не срамись, Эпифокл, — строго нахмурился Алкей. — Ты все же не в бане. Здесь молодые женщины.
— Ага, вспомнил! — воскликнул Эпифокл. — Я помню, хорошо помню, как вы в бане рассуждали о золоте, и Фаон пялился на меня во все глаза. А сегодня мой мешок пропал. Но, клянусь, вы мне все, все вернете мое богатство! Не думайте, что меня можно одурачить, как самого последнего раба! Нет, Алкей, ты не на того напал! Вы с Фаоном сговорились!
В комнате начали появляться и другие женщины, перепуганные душераздирающими криками, доносившимися из трапезной, — на шум прибежала Дидамия, затем показалась Глотис, из-за спины которой выглядывала дрожащая то ли от страха, то ли от холода худышка Гонгила.
Клеида смотрела на непристойную сцену с немым осуждением, неодобрительно качая головой.
— Здесь у вас еще хуже, чем в Митилене на рыночной площади в торговый день, — не удержалась она от замечания. — Неужели здесь всегда так?
— Да нет уж, лишь сегодня, да и то из-за старого пустобреха, чтоб он сквозь землю совсем провалился! — проворчала Диодора, обращаясь в пустой угол к кому-то невидимому. — Поднял зря шум во всем доме. А ведь это я взяла мешок.
— Ты? — безумным взглядом уставился на нее Эпифокл.
— А чего такого? Кто же еще?
— Но — как ты посмела, старая ведьма?
— Вон чего! Да ты же, глупый человек, сам вчера на поляне кричал, что хочешь подарить все свое богатство богине Артемиде! Разве не ты, срамник, целовал богине бронзовые коленки и называл ее любезной своему сердцу девственницей?
— Как? Я?
— Или не ты пел ей песни возле костра, если, конечно, подобные звериные вопли можно назвать пением? У меня мороз по коже пробегал, словно в ночи выла дикая гиена.
— Я? Ты что-то путаешь, неграмотная, глупая женщина, — нахмурился Эпифокл. — Нет, я не мог сказать таких слов, потому что у меня имеются насчет золота свои, совсем другие соображения.
— Да как же, путаю! — возмущенно всплеснула руками Диодора. — Не учи меня обедать! Нет, это ты, как я погляжу, совсем запутался от своей излишней учености, раз уши уже не ведают о том, что мелет твой язык! Знаем мы подобных мудролюбов, видели! На самом деле всем вам, хилосохам, только бы пьянствовать, обжираться да девок мять!
— Попридержи свой язык, служанка, — строго сказал Алкей, но Диодора вошла в такой раж, что уже никак не могла уняться.
— Ты же сам, пасть обжорная, сначала плясал под деревом, припевая, как и всегда, какую-то несусветную глупость, а потом заявил, что вроде бы хочешь стать окончательно свободным, сказал мне, чтобы я взяла мешок. Мол, пусть моя госпожа устраивает в своем доме как можно чаще праздники в честь богини Артемиды, а также в честь тебя самого, назвав их «эпифоклиями», приносит в жертву тучных тельцов, дорогие благовония и приглашает гостей, чтобы тебя все постоянно вспоминали здесь самыми добрыми словами. Тьфу, чтоб ты совсем провалился в Тартар!
— Да? — тупо переспросил Эпифокл. начиная что-то с трудом припоминать. — Конечно, может быть, я и говорил что-нибудь наподобие, но… Погоди, а что я, ты говоришь, пел?
— «А на дереве хорошем и повеситься не жаль!» — пропела Диодора на редкость противным, скрипучим голосом, передразнивая Эпифокла, и при этом сделала несколько корявых танцевальных движений, которые вызвали у окружающих невольный смех.
— Замолчи, глупая женщина! — возмутился Эпифокл. — Не раздувай мое дыхание в жаркой ярости! Говори короче: куда ты подевала мой мешок?
— Да я же просто убрала его из твоей комнаты в другую, где в углу стоит статуя Артемиды, там он теперь и лежит. И ты что же, мудродум, пойдешь теперь грабить, обирать богиню? Смотри, всемогущий Зевс тебе такого точно не простит и вступится за свою обиженную доченьку. А тем более Артемида — родная сестрица Аполлона, который, говорят, вообще не вылезает из здешних мест. Ох, смотри, хилосох, я тебя предупреждаю заранее.
