Боль в плече усилилась. Она появлялась всегда после быстрого бега, а в последние годы давала о себе знать все чаще – должно быть, сказывались возраст и курение. Он потер плечо, покрутил рукой; острые всплески боли следовали один за другим.
Уже почти на месте, сказал он себе. Почти на месте.
До сих пор он держался. Даже когда осматривал безжизненное тело Баркера, вглядывался в залитые кровью глаза, когда давал показания военным полицейским, которых нашел у машины. Он запретил себе связывать эту неуклюже обмякшую оболочку с тем Баркером, к которому так привязался. Но сейчас, подъехав к воротам виллы Любертов, Льюис уже не знал, что именно он удерживал, чему не давал развалиться.
Дом, который он покинул два месяца назад, был чистый, белый и безупречный, но резкий переход от зимы к весне обнажил уродливые проплешины в снегу – коричневые, серые, черные пятна на белом фоне. Он вошел через боковую дверь, радуясь, что никто не встречает. Снял пальто и в замешательстве потер лицо, не зная, что делать дальше. Хотелось сесть, хотелось чашку чаю, хотелось покурить, выпить, хотелось увидеть Эдмунда и Рэйчел… но не сейчас.
Он плеснул себе виски и проглотил залпом, надеясь, что алкоголь хоть немного приведет его в чувство. Налил еще и пошел наверх.
Эдмунд был в своей комнате, разглядывал себя в зеркало. На нем был крикетный свитер, в точности как у Майкла, только с голубой полоской вокруг выреза. Даже за два месяца сын успел вытянуться. Льюису захотелось обнять его.
– Эд.
– Папа!
Эдмунд просиял, но, кажется, смутился, что его поймали перед зеркалом.
– Красивый джемпер.
– Это подарок тети Кейтт. Она сама его связала.
До Льюиса дошло, что он без сил привалился к двери. Ноги горели, а ведь всего лишь поднялся по лестнице. Он никогда не терял сознания, но гадал, не является ли это ощущение невесомости, разливающееся по телу, предвестником обморока.
– Мама дома?
– Кажется, она сегодня возвращается из Киля.
– Ездила в гости к Бакменам?
– Да.
– Ну а ты тут как? Все хорошо?
– Да, все отлично.
Сын глядел на него с некоторой тревогой.
– С тобой все в порядке, пап? Ты порезался?
– Я… попал в аварию… все нормально. – Льюис посмотрел на кровь на своих руках. Все оказалось хуже, чем он думал. Надо сесть. И поскорее. – Стало быть, ты держал оборону вместо меня? – спросил он, опускаясь в кресло.
– Да.
– А Люберты как поживают?
– Хорошо. Но герра Люберта сейчас нет дома… кажется, он уехал. Куда-то. Что-то связанное с проверкой. Я точно не знаю.
– Значит… ты здесь совсем один?
Эдмунд кивнул.
– Прости… что меня не было так долго. Я опять пропустил Рождество.
– Ничего. Ты много повзрывал?
– Несколько заводов. Док для подводных лодок. Самый крупный взрыв еще предстоит. Все боеприпасы, которые были у Германии после войны, свозят в одно место и там взорвут. Слышно будет аж до самого Лондона. Может, даже тетя Кейт у себя в Беркшире услышит.
Льюис вытащил из кармана кителя портсигар. Первая сигарета за день, и от первой же затяжки закружилась голова.
– Это мама подарила тебе портсигар?
– Да.
Льюис протянул его сыну. Эдмунд открыл портсигар и посмотрел на фотографию Майкла – в крикетном свитере.
– А почему у тебя нет моей фотографии?
Льюис и сам толком не знал почему, но чувствовал, что готов солгать.
– Потому что Майкл умер? – спросил Эдмунд, спасая его от лжи.
– Да… именно. Мне не нужно твое фото, Эд. У меня ведь есть ты сам.
Эдмунд, кажется, согласился с этим.
Льюис только теперь заметил, что одежда на полу не просто валяется, а разложена со смыслом. Он проследовал взглядом по бульвару из носков между кукольным домиком и джемперным островом и увидел на дороге между ними «лагонду».
– И что же здесь происходит?
Эдмунд, казалось, смутился:
– Просто глупая игра.
– Выглядит забавно.
– Машина должна была быть твоим «мерседесом». Но у меня пока нет игрушечного «мерседеса», поэтому вместо него я использую «лагонду». А это Гельголанд. – Эдмунд указал на горку джемперов и рубашек со стойким оловянным солдатиком наверху.
– А это я?
Эдмунд кивнул.
Льюис обратил взгляд на кукольный домик. Он увидел две детские куклы в спальне и две взрослые, мужчину и женщину, у фортепиано на первом этаже.
– А это мама и герр Люберт – играют на рояле?
– Это не я так расставил кукол, это Фрида. Она… поменяла их местами, – сказал Эдмунд, краснея и злясь на себя за то, что вообще упомянул об этом.
Льюис посмотрел на миниатюрных Рэйчел и Люберта:
– Похоже, все счастливы. Все прекрасно ладят. А это главное.
Было темно, когда Рэйчел подошла к дому. Светились три окна: в гостиной, в комнате Фриды на верхнем этаже и в ее спальне. Дом как будто встретил ее многозначительным прищуром. Сумрак превратил балконные перила в гримасничающую ухмылку. «Мерседеса» Льюиса на подъездной дорожке не было, но от мысли, что она снова увидит мужа, ее пробила нервная дрожь.
Хайке встретила хозяйку в холле, поклонилась и забрала саквояж. Горничная казалась взбудораженней обычного и нервно косилась в сторону гостиной. Оттуда доносилось стаккато, похожее на вступление к «Лесному царю».
– В чем дело, Хайке?
– Полковник, – пробормотала девушка и снова бросила взгляд в сторону гостиной.
Рэйчел отдала ей пальто.
– Как Эдмунд?
– Хорошо. Спит.
Рэйчел вошла в гостиную – Льюис сгорбился над клавиатурой, одной рукой подпирая лоб. Он не обернулся, просто продолжал ударять по клавише, безуспешно пытаясь сыграть следующее за этим арпеджио.
– Льюис?
И снова он не взглянул на нее.
– Лью? Почему ты это играешь?
Льюис перестал играть, но головы не поднял. Он был бледен. Рэйчел заметила кровь на рукаве кителя.
– Эта первая часть легкая. Но вот следующая… не представляю, как ты ее играешь.
Первой мыслью было: он откуда-то знает – все. Она подошла и опустилась на двойной табурет рядом с ним.
– Лью?..
На подставке стояла партитура «Warum?». Из носа у Льюиса текло. Она хотела поднять его голову, посмотреть, что у него в глазах, но он не отрывал глаз от клавиатуры, и капли из носа падали на клавиши.
