— Можешь написать об этом роман.
Ну что тут скажешь? — я расхохоталась, словно более сумасбродной идеи нельзя выдумать, а ему вообще-то следовало бы знать, что у меня хватает дел поважнее и тратить драгоценное время на подобные вещи я не собираюсь.
— Уж что-что, но писать роман мне бы и в голову не пришло, — сказала я. — И без того предостаточно всевозможных версий, с какой же стати прибавлять к ним еще одну?
В этот момент я не подумала о злополучном «Похвальном слове Хиршфельдеру», но Макс сразу спросил, не на него ли я намекаю. Он явно не поверил, когда я ответила отрицательно и попросила не обижаться.
— Меня и самого от той статьи воротит, но вот если бы кто-то подарил мне сюжет, можно было бы, пожалуй, заняться этой историей, — сказал он. — Не сомневаюсь, в итоге получилась бы совсем другая вещь.
Я удивилась — минуту назад он говорил, что после той статьи не написал ни строчки и занимается всякой литературной поденщиной, каждый год ездит в Грецию, ведет там на каком-то острове семинар для начинающих прозаиков. Как ни старалась, я не видела ни малейшего признака былых амбиций, даже начала сомневаться, на пользу ли Максу подобное самоуничижение, а тут вдруг, стоило поманить, обрадовался, и сразу полились восторга без конца и края. Он вошел в раж и не замечал, что я не спускаю с него глаз, говорил будто сам с собой, во мгновение ока вырулив на привычный старый фарватер:
— Я знаю даже, с чего бы я начал! — Лицо у него словно окаменело.
— «Больших вам творческих успехов в работе над новым романом!» — Уж не помню, кто однажды высказал Максу такое пожелание, но эту фразу он возненавидел и часто с горечью повторял после своей неудачной презентации «Похвального слова» в Вене; сейчас это пожелание напомнило ему о давнишнем пристрастии к монологам, и Макс засмеялся. Я заметила, что у него вдруг изменился голос — опять зазвучал так же, как раньше, когда он заводил свои бесконечные тирады, — монотонно, заунывно, и еще до того, как излияния начались по-настоящему, я уловила в конце фраз характерные интонации, которые позволяют легко перескочить через необходимый вывод, не дав собеседнику вставить слово возражения. Макс, как будто тоже заметив это, слегка сбавил обороты, но я знала: все, поздно, и приготовилась к неизбежной катастрофе.
— Я повел бы рассказ от твоего имени, — говорил он. — Есть, конечно, риск, что какой-нибудь болван опять вообразит, что он умнее всех, и заявит, что у женщин на все свой особый взгляд. Думаю, гораздо лучше будет, если я напишу от своего лица. — Он закашлялся и, толком не отдышавшись, продолжал: — Но мне нужно взять другое имя. Может быть, подошла бы фамилия Ломниц или Оссовский.
Я через силу улыбнулась:
— Зачем же брать чужое имя?
Он ответил не сразу, но уж зато в полный голос, да еще наклонился ко мне через стол так близко, что я разглядела щетину на его щеках:
— Я должен взять чужое имя, чтобы не стало меня! И на сей раз я не позволю запугать себя этой столичной банде! Пусть не надеются — не раскрою карты!
— Макс, это же ни в одни ворота!..
— Я не подставлю другую щеку всем этим собратьям по перу!
Я схватила его за руку:
— Брось-ка, Макс! Забудь о них!
— Не выйдет, я не дам себя уничтожить!
— Забудь о них, Макс, — я снова попыталась его успокоить. — Ради Бога, пиши роман о Хиршфельдере, только забудь!
Потом я ушла, а он остался, и, наверное, это и правда был конец, которого все еще недоставало, сцена, необходимая для расставания; я сказала Максу, что это его сюжет. В общем, подарила историю, а занялся он ею или нет, рассказал ее или решил молчать, — не важно. Факты остаются фактами, и меня это успокоило, но в то же время я почувствовала тревогу, — ведь в обращении с фактами на писателя полагаться нельзя.
