Узница, глядя на нее недоверчивыми глазами, протянула дрожащие руки, боясь, что охотница рассмеется ей в лицо и уйдет из темницы, унося с собой драгоценный сверток. Но нет, та и не думала насмехаться.
– Крепкий парень, – по-прежнему грубовато заметила она, укладывая ребенка на солому рядом с матерью.
Сын. Сынок. Сыночек. Первый. До этого дочки были. На отца как похож… Из глаз женщины снова неудержимым потоком хлынули слезы, когда она, дрожа от счастья и тоски, прижимала к себе плачущее дитя. Долгожданное дитя, которое пришло в этот мир, чтобы сразу его покинуть.
– Корми, чего воешь? – сказала охотница.
Кровососка посмотрела на нее со смесью недоверия и боли.
– Он не будет есть.
– Почему? – удивилась девка. – Вон как зевает.
Пленница с грустью посмотрела на малыша и глухо сказала:
– Он же не человек. Ему нужна кровь…
И ласково провела пальцем по крутому лобику, по кончику крошечного носика, по раскрытому в крике рту.
– Кровь?
– Да, – не отводя глаз от ребенка, ответила мать. – Кровь. Без крови он умрет через несколько оборотов. Дети не растут и не живут без крови…
Она спохватилась и осеклась, испуганно глядя на сидящую напротив странную девку, напоминая себе, что она – враг и, может быть, нарочно устроилась рядом и изображает участие.
– Ну так дай ему крови, – вместо этого сказала послушница Цитадели.
Ходящая снова грустно улыбнулась:
– Моя кровь – мертвая. Нет в ней силы. Ему нужна кровь человека.
Охотница задумалась.
– Много?
Женщина покачала головой. Ей было все равно, даже если у нее и выведывали что-то, даже если готовились обмануть. Все уже было не важно. Не будет ребенка, не станет и ее. Она не сможет жить, когда его унесут, перегрызет себе жилы, как волчица, и умрет. Для себя пленница уже все решила.
– Нет. Разве съест он много, – тихо ответила она, проводя пальцем по круглым щечкам.
Охотница потянула из-за пояса нож.
Ходящая напряглась, понимая, что не сможет ничего ей противопоставить – ни силы, ни ловкости. Все это ушло у нее с родами, и тело не слушалось. Прижав к себе мяукающий сверток, женщина приготовилась умирать. Пусть так. Так даже лучше, зато сразу, вдвоем…
Но охотница вместо того, чтобы убивать узницу, полоснула себя по запястью и протянула руку.
Опешившая, изумленная мать едва успела прикрыть распахнутый ротик ребенка.
– Что? – сердито спросила обитательница Цитадели, перехватывая рану рукой.
Пленница покачала головой:
– Он мальчик. Ему нужна мужская кровь…
И тихо заплакала, понимая, что чуда, которое могло случиться у нее на глазах, не произойдет.
– Да хватит уже выть, – досадливо одернула ее охотница. – Рот раскрой. И учти, только рыпнешься – прирежу не глядя.
Узница тотчас последовала приказу, и в рот ей полилось горячее, терпкое, тягучее… В рот ей лилась сила, бурлящая, неистовая, стихийная.
– Хватит. – Девушка провела пальцами по ране, затворяя ее. – Ишь, возрадовалась. Давай сюда его.
И Ходящая, тотчас забыв и о блаженстве, и о своем безмерном удивлении, прижала к груди пищащий сверток и крикнула:
– Нет!
– Тише, дура, чего разоралась, – тотчас нависла над ней охотница. – Совсем очумела?
Последние ее слова потонули в скрипе тяжелой двери.
Кровососка затаилась, понимая, что накликала беду. От мокрых стен отразился ослепительный, выжигающий глаза свет, и узница зажмурилась, прикрывая собой ребенка.
– Лесана? Ты чего как долго?
Охотница вскочила с топчана, и Ходящая не столько увидела, сколько поняла, что в ее темницу вошел кто-то третий. Мужчина.
Тамир застыл на пороге, с ужасом лицезрея открывшуюся картину: потная роженица, закрывающая собой дитя, кровь на досках, Лесана с вытянувшимся бледным лицом.
– Что у тебя тут творится? – спросил колдун, склоняясь к лежаку. – Она разродилась, что ли?
– Да. Погаси факел, ей же больно.
Парень хмыкнул, но огонь потушил. В узилище снова воцарился белесый полумрак. Кровососка выпрямилась, прижимая к груди ребенка. Не отдаст. Никому.
– Не забирайте… – Несчастная стала сползать с топчана на пол, на колени. – Не забирайте… Все одно ведь умрет, дозвольте оставить, пусть со мной, пусть тут… – бессвязно лопотала она.
Колдун брезгливо отпрянул. Баба была потная, ноги в крови, ребенок в мятом ветхом платке тоже казался каким-то вымазанным, сморщенным и уродливым.
– Почему умрет? – спросил выученик Донатоса, поворачиваясь к Лесане.
– Ему кровь нужна.
– Чья? – глупо спросил Тамир.
– Твоя.
Парень посмотрел на подругу как на дураковатую.
– Моя?
– Да. Мужская. Иначе помрет.
Послушник переводил взгляд с рыдающей матери на Лесану и обратно.
– Одурела? – только и спросил он.
Лесана молчала. Что сказать? Они мало что знали о кровососах. Их столь редко удавалось изловить, что даже для креффов эти Ходящие были тайной неведомой.
Тамир смотрел на плачущую у него в ногах молодую бабу, прижимающую к груди свой бесценный и такой безобразный для него пищащий кулек. И дикая смесь жалости и гадливости охватила колдуна. Он вспомнил негнущуюся походку Айлиши и ее слова про сына, про то, как плачет ребенок в ее разбитой голове.
Нежить говорит, что хочет, но что, если бы Айлиша – его Айлиша! – вот так же попала в стан к Ходящим и рыдала в ногах у вожака стаи, прижимая к груди их ребенка?
– Давай его сюда, – глухо сказал колдун, разрезая ладонь.
Лицо узницы невозможно было описать – оно превратилось в застывшую личину изумления и… благодарности.
Тамир крепко сжал кулак, наблюдая за тем, как струйка черной в свете колдовского сияния крови стекает в раскрытый рот младенца. Тот сразу затих, ловя губами рану, и присосался к жесткой мужской ладони, сладко и жадно причмокивая.
Несколько мгновений он ел, а потом закрыл глаза и задышал спокойно и ровно.
Колдун уже собрался было отвести руку, как к ней припала узница, торопливо и благодарно целуя. Парень выхватил ладонь у кровопийцы и отступил на шаг.
– Довольно. Лесана, выходи.
– Нет.
– Что? – Он перевел на нее недоумевающий взгляд, надеясь, что ослышался.
– Нет. Ее надо вывести.
– Ты сдурела? – Парень постучал пальцем по лбу. – Она – кровосос. Ходящая. Выпустишь, пойдет жрать соседние деревни. Ты в уме? Или совсем рехнулась, роды приняв?
