Как выяснилось, сеньор Энрике попросту перепутал две соседствующие страны и почему-то решил, что дворецкий, прогонявший нас с озера, личный слуга ненавистного ему (видимо, по нашим рассказам) Хавьера. В отместку за все то, что хозяин сети ресторанов «Робин Гуд» ему никогда не причинял, он решил прокрасться к его родовому имению под видом известного уже насекомого и как-нибудь нашакалить. Первым делом его хищное внимание привлекла шикарная конюшня, вблизи ренессансного замка. «Вот же разжился, сучий потрох», — наверняка подумал наш хамелеонистый папа и устремился прямо к стойлам. Пробравшись по сараю на кровлю, он разобрал черепицу, спрыгнул на сено и начал там вредительствовать. Первым делом он раздобыл в ящике для ухода за благородными скакунами ножницы и электробритву и принялся подстригать хвосты и всячески брить бедных покорных животных. После этого он нашел где-то бытовые краски и покрасил некоторых лошадей в разные цвета. И так бы и остался безнаказанным, если бы под окном, через которое собирался вылезти и удрать, он не попался в предусмотрительно установленный конюхом медвежий капкан.
Во избежание судебного разбирательства владельцы имения поспешили пристроить покалеченного по их вине конюха-безобразника в госпиталь ближайшего монастыря, где ему была оказана самая лучшая квалифицированная помощь и куда мы первым делом и направились.
4
После короткой аудиенции в злосчастном замке мы помчались на старом лупоглазом «Порше» через лес, где начинались владения монастыря. На одном из поворотов, провожая взглядом отскочивший от колеса диск, я подумал: «И что она так беспокоится? Он ведь ей даже не отец».
Слава господу, что к кованым воротам ухоженного монастырского сада мы прибыли без повреждений. Мерседес выскочила из машины и, воспользовавшись переговорным устройством, объяснила, по какому мы делу.
Врата автоматически медленно отворились, наша юркая белая машина, дернувшись, нетерпеливо проскользнула за ограду, и ее обступили бархатистые ото мха стволы ясеней, за которыми виднелась романская громада обвитого плющом здания монастыря. У входа в обитель нас встретили двое братьев в молочного цвета плащах с откинутыми капюшонами. Мило улыбаясь, они впустили нас в сводчатый притвор и, одновременно потянув за чугунные кольца, захлопнули массивные скрипучие створки дверей.
— …Будучи психотерапевтом по светскому образованию, я должен сказать вам, что дела у вашего папы не очень хороши. Diagnostic: Amn*!*й*!*sie et Shizophrenie.[4]
— Что у него с головой не так, мы знаем. Как у него с ногой?
— Какой ногой? Ах с этой! Увы, он потерял ее еще в ужасной автокатастрофе, — соврал аббат. — Добрые люди из замка подобрали безродного беднягу на шоссе и доставили в наш госпиталь, где нам пришлось ампутировать ему ногу. Другого выхода у нас не было.
— Он не безродный! — гневно возразила Мерседес. — Мы его дети. А в Париже у сеньора Хомбрэ собственный ресторан.
— Вот как? — подняв бровь, растерялся аббат — гладко выбритый мужчина неопределенного возраста. — Однако ногу ему уже никак не вернешь. Как почетный член конгрегации священной канцелярии…
— Инквизитор, — шепнула мне Мерседес, которой аббат сразу не понравился.
— …Как вам будет угодно, — все-таки услышал ее и скромно согласился настоятель. — Так вот, я, как член конгрегации и как дипломированный врач, считаю своим христианским долгом не только оградить общество от вашего смиренного отца, но и его самого от дальнейших трагических приключений.
Сказав это, он сделал глоточек черного кофе из маленькой чашечки.
— А вы уверены в своих полномочиях? — напористо поинтересовалась Мерседес и шагнула на аббата.
— Ну, сидеть сложа руки мы точно не будем, когда такое происходит в наших тихих окрестностях.
— А что происходит в ваших тихих окрестностях?
Аббат замялся:
— Видите ли, перед тем как попасть под злосчастный автомобиль, ваш папа учинил дебош на территории соседнего с монастырем замка.
— Мы только что оттуда, и нам известны все подробности происшествия лично от мадам Дезьен. Так что нам все известно про лошадей, конюха и капкан!
— Вот как? — еще раз поднял бровь аббат. — Тогда, возможно, мне не все известно о случившемся. Я думал, автомобиль.
— Ну конечно, — с демонстративным притворством согласилась Мерседес. — Как бы там ни было, мы хотели бы его немедленно забрать в Париж.
— Кое-какие возражения у нас на этот случай имеются, — нехорошо улыбаясь, сказал инквизитор.
— Какие такие еще?
Он выдвинул ящик стола, закрыл его, выдвинул другой, потом третий, пока наконец не извлек двумя пальчиками запечатанный целлофановый пакет с окровавленным жандармским браслетом.
— Вуаля! — весело сказал он, глянул на пакет и сам противно сморщился.
— Вот зачем вы ему ногу ампутировали! — воскликнула Мерседес.
— Сдалась вам его нога! Полиция знает, что этот человек опасен, и, скорее всего, будет его искать. Мы не хотим проблем, поэтому должны задержать его. Если бы мне не позвонила мадам Дезьен, полиция уже была бы тут как тут.
— Отдайте мне это, — попыталась выхватить пакет Мерседес.
— Мерседес, а зачем он нам? — тихо поставил я вопрос.
— Главное, зачем он им? — громогласно ответила Мерседес.
— Если желаете, мы можем заплатить за оказанную нашему отцу помощь, — взял в свои руки я бразды переговоров.
— Нет-нет, мы помогаем людям исключительно из милосердия.
— И отрезаете им ноги, — добавила Мерседес.
— Если хотите его забрать под свою ответственность, вам придется кое-что подписать, — скромно объяснил аббат, — во избежание совершенно лишних для нашего монастыря недоразумений.
Окончательно потеряв чувство реальности, Энрике сидел, укрытый серым пледом, в инвалидной коляске во внутреннем залитом солнцем дворике среди цветов и, блаженно улыбаясь, любовался бабочками и пчелками. Очевидно проснувшись сегодня в монастыре, хозяин парижского борделя решил, что вчера он покаялся и стал святым. Но мы очень быстро ему доказали, что он не святой Игнатий и что все его духовные откровения и блаженства сводятся к утренней дозе морфина, впрыснутой монастырским анестезиологом.
— Ну хорошо, я — грешный Энрике. С этим я, пожалуй, согласен. Но как же тогда быть с ногой? — усомнился поначалу отец. — Ведь вчера у Энрике она была и вместе с ним завтракала.
— Тебе ее ночью аббат отрезал.
— Вот тебе и святой отец! — возмутился Энрике. — А ведь он мне сначала понравился, а он возьми и ногу мне ночью оттяпай. Как после этого в церковь ходить? И как я теперь без ноги?
— Ну, — пожали мы плечами, — живут же люди на земле и без ноги. А бывает, и без двух ног, и совсем без конечностей.
