Каждый день я слушаю по симфонии. Моцарт, Гайдн, Бетховен, Шуберт. Шуман. Брамс, Брукнер, Сибелиус, Нильсен.
И утопаю в Малере. В медленных частях.
Да, пришло время для медленного. Раньше все происходило слишком быстро.
Я слушаю и смотрю на ели.
Смотрю на ворон. Они почти все время сидят на деревьях. Не имею понятия, что они делают. Я сижу в гостиной один и сам себе кажусь бессмысленным. Слушаю последнюю часть Третьей симфонии Малера. Бетховен написал «К радости». Это ода любви. Я вспоминаю один случай с мамой, это было на Мелумвейен. Мне тогда было шесть лет. Помню, она однажды сказала, когда я уже лежал в постели: «Вставай, Аксель, идем на улицу, увидишь, как ворона-мама выпускает своих птенцов из гнезда!» Катрине, прямая как свечка, торжественная и нетерпеливая, уже ждала за домом. В деревьях на склоне трамплина стоял страшный шум. Семья ворон распалась. Мама-ворона сидела на дереве и каркала. Призывно и в то же время успокаивающе. Ее дети летали между вершинами деревьев. Это был их первый полет, одних в целом мире. Мама заплакала. Я тогда не понял, почему она плачет. Но думаю, что теперь, сидя один перед динамиками в доме Скууга и слушая Третью симфонию Малера с Бернстайном, мне кажется, я понимаю. Она плакала от любви.
Иселин Хоффманн
Прошло совсем немного времени, и я нашел Иселин Хоффманн. Врач-дерматолог. От мамы, а может, от отца, мне досталось в наследство одно неприятное качество — я слишком прямой человек. Особенно когда сержусь. Но я не сержусь, когда звоню по телефону Иселин Хоффманн. Я только называю свое имя.
— Я знаю, кто ты, — быстро говорит она. — Что тебе надо?
— Хочу с вами встретиться.
— Да, можно встретиться. Даже нужно.
Мы встречаемся в «Вессельстюен», небольшом хорошем ресторане недалеко от стортинга. Это предложила она.
Мы договорились на этот вечер. Я заказал столик. Обратившись к метрдотелю, я ссылаюсь на свой заказ.
— Ваша гостья уже ждет вас, — вежливо отвечает метрдотель и ведет меня через весь ресторан.
Я оглядываю столики. Кто же здесь она? Красивая брюнетка, которая в одиночестве сидит в углу? Типичная блондинка, что сидит у окна и кого-то ждет? Метрдотель ведет меня дальше, к столику в самом конце зала. Иселин Хоффманн уже заказала себе пиво.
— Вот ваша гостья, — говорит метрдотель. — Вам что-нибудь принести, пока вы ждете свой заказ?
— Да, колу, пожалуйста, — прошу я.
Иселин Хоффманн.
До чего же она безобразна! — думаю я. Поросячьи глазки. Крупное красное лицо. Складки на лбу. Экзема вокруг губ. Хотя она сама дерматолог.
Маленькая и толстая, Иселин Хоффманн пьет пиво большими глотками, не обращая внимания на усы от пены у нее на губах. Я не могу понять, как у Марианне могли быть с ней любовные отношения.
— Для меня было большой неожиданностью узнать недавно о ваших отношениях, — говорю я.
— Между тем я живу уже пятьдесят два года, — говорит она с сухим, грустным смешком.
— Значит, вы старше Марианне на семнадцать лет?
— Да. Моложе — старше, похоже, Марианне нисколько не заботит проблема возраста. К тому же ты не так молод, как ей, наверное, хотелось бы.
Мы оба смеемся.
Я смотрю на нее и чувствую, что мне следует что-то сказать, объяснить, почему я просил ее о встрече. Но она так некрасива, что я не могу сказать ни слова.
Она голодна. Когда приносят меню, она уже знает, что закажет, — бифштекс с соусом беарнез. Побольше беарнеза, пожалуйста. Когда она говорит о предстоящей трапезе, в ней появляется что-то крысиное и жадное.
Я заказываю форель с вареным картофелем.
Она будет пить вино?
Да, с удовольствием. Спасибо. Хорошо бы красное бургундское.
Я заказываю «Патриарх». Единственное бургундское, какое у них есть в меню.
Она, по-моему, довольна.
— Для чего мы здесь? — спрашивает она, когда нам становится не о чем говорить.
— Я сам не совсем понимаю. Просто мне казалось естественным, чтобы мы встретились. Вы знаете, что я живу с Марианне?
— Что ты ее жилец? Да, знаю.
— И ничего больше? А вы знаете, что я любил Аню?
— Марианне мне много чего рассказывала. В одно ухо влетало, из другого вылетало.
— Но вы понимали, что Марианне серьезно к вам относилась?
— Серьезно относилась, ко мне? Не понимаю, что эти слова значат. Знаю только, что мы вместе были в Вудстоке. Что между нами произошло нечто особенное. Что-то близкое и прекрасное. Что с моей стороны это было очень серьезно. Что после этого Марианне никак не могла наладить свою жизнь.
— Правда?
— Да. И дело не только во мне. Такая уж она была. В ней бушевали страсти.
— Но все-таки вы с ней собирались жить вместе?
— Кому не хотелось бы жить с Марианне?
Иселин Хоффманн смотрит на меня и в ожидании нашего заказа и вина заказывает еще одно пиво. Потом жадно глотает бифштекс, картофель и соус. Большими глотками пьет пиво, тихо рыгает, нисколько этого не смущаясь. Господи, до чего же она некрасива! И неделикатна! И груба!
Мы кончили есть. Беседуем о здравоохранении в Норвегии, о больницах, о том, что относится к ее миру. Я вдруг спрашиваю:
— Так вы собирались жить вместе?
Она кивает.
— Да. Мы дали друг другу слово. Клятву верности. Мы собирались быть неразлучны.
— Она хотела к вам переехать?
— Да.
— Аня представляла для вас определенную трудность?
— Вообще-то нет. Марианне была уверена, что Аня уедет учиться за границу. Она думала и надеялась, что Брур останется жить в их доме. Что он устроит свою жизнь, уже не заботясь о ней. Понимаешь, у нас были вполне конкретные планы. У меня большая квартира в Скарпсну. Мы собирались ее продать и купить себе дом где-нибудь на берегу, например на Цейлоне.
— Сбежать от всего?
— Нам это не казалось бегством. Мы только хотели спокойной жизни. Думаю, Марианне безумно устала от мелочности Брура. Ты знаешь Марианне. Теперь она будет с тобой. Ты понимаешь, что она не терпит, чтобы ее все время контролировали. Вот я могла бы с этим справиться. Потому что тоже терпеть не могу, когда меня все время проверяют. Я понимала, что ее мучит.
— Вам сейчас тяжело?
— Почему мне должно быть тяжело?
— Из-за вашего разрыва.
— С Марианне Скууг нельзя порвать навсегда. Ты сам это увидишь.
— Так вы все еще бываете вместе?
