«Пароход „Карковадо“ шел древней дорогой человечества. Геллеспонт, Эллада, ущелья Арголиды, Гиперборея…» (стр.170).
Остановимся на минутку.
Странное перечисление. Геллеспонт — это Дарданеллы, Эллада — это Греция, Арголида — это часть Греции, ущелья Арголиды — это, надо полагать, суша… как же там пройдет пароход? Гиперборея… Позвольте, пароход ведь идет к югу? А гиперборейцы — это крайний север. И на какой карте можно найти «Гиперборею»?
А ни на какой. Гиперборейцами в древности (см. Гесиода, Пиндара, Геродота) назывались легендарные или полулегендарные люди, живущие на крайнем (для греков) севере, «за северным ветром». Наряду с ними на севере жили также лысые люди, козлоногие люди и люди, спящие шесть месяцев в году. Кто хочет, может верить в их существование, как и в существование гиперборейцев. Несколько месяцев в году у гиперборейцев гостит Аполлон, покровитель искусств. Гиперборейцы — модный образ в начале века, существовало издательство «Гиперборей», ежемесячник «Гиперборей»; «пылающей Гипербореей» образно именует Толстой в рассказе «Древний путь» горящую в огне Россию, страну искусств, страну культуры. Кажется, это совершенно элементарные сведения? Странно не знать таких простых вещей исследователю предреволюционной эпохи, автору многочисленных книг о Толстом!
Следующие шесть страниц в книге В. Петелина (стр.170 и далее) принадлежат, вообще-то говоря, перу Толстого… Только они так чудовищно искажены и взяты из стольких произведений (я насчитала минимум три), что я не решусь настаивать на авторстве Алексея Николаевича… Ну, например:
Рассказ «Древний путь»:
«Прозвенели склянки. Сменялась вахта… Он закрыл глаза и с отчаянной жалостью вспомнил Париж, свое окно… голубые тени города… внизу понукание извозчика… свой стол с книгами и рукописями…»
В. Петелин:
«Прозвенели склянки. Сменялась вахта. Толстой закрыл глаза и вспомнил Москву, свое окно, выходящее в тихий арбатский переулок, утреннее пробуждение города, внизу понукание извозчика, свой стол с книгами и рукописями…» (стр.170).
Нужны ли комментарии?
Далее — несколько страниц, целиком составленных из обезображенных отрывков из «Древнего пути», «Ибикуса», «На острове Халки»… Вот что якобы вспоминает Толстой:
«А как трогательна была вечерня на палубе… Дождичек… Потом звездная ночь. На рее висит только что зарезанный бык. И архиепископ Анастасий в роскошных лиловых ризах, с панагией служит и все время пальцами ощупывает горло, словно от удушья, словно его давит кто-то… Как это он сказал?.. Да… „Мы без Родины молимся в храме под звездным куполом. Мы возвращаемся к истоку — к Святой Софии. Мы грешные и бездомные дети… Нам послано испытание…“ Как пронзительно действовали эти слова, некоторые плакали, закрываясь шляпами, а другие с трудом сдерживали себя…» (стр.174).
Зарезанный бык во время вечерни? Какой кровавый языческий культ отправляет православный архиепископ Анастасий? Трудно сказать. Может быть, зарезанный бык залетел сюда из какой-нибудь неизданной записной книжки с торопливыми заметками? А может быть, из «Необыкновенного приключения Никиты Рощина»:
«Заслоняя огромной тенью звезды, высоко над палубой, на рее висела распяленная туша быка».
А может быть, из «Древнего пути»:
«…За кормой парохода потянулся густой кровавый след, окрашивая пену. Это в жертву Зевсу был принесен бык… Ободранную тушу вздернули на мачте. Размахивая огромной ложкой, негр держал зуавам речь о том, что на реке Замбезе — его родине — еду называют кус-кус, и что эта туша — великий кус-кус, и хорошо, когда у человека много кус-куса, и плохо, когда нет кус-куса!..
— Браво, шоколад!.. Свари нам великий кус-кус! — топая от удовольствия, кричали зуавы».
Однако вернемся к географии.
В. Петелин, стр.174–175:
«Как только „Карковадо“ снова вышел в море, справа показался Олимп, весь в снегах и лиловых тучах. Налево, из моря, возвышалась туманная громада — Афон. Повсюду видны острова архипелага… Потом — Фракия…»
Опять остановимся. А то можно сойти с ума — как знаменитый учитель географии.
«Карковадо» вышел в море из Салоник. Олимп не мог показаться «как только»: до него более полусотни километров. Афон не мог быть виден с парохода: полуостров Афон отделяют от парохода два мыса (полуострова), далеко выдающиеся в море. Даже до первого мыса от Салоникского порта огромное расстояние (более 100 км). Островов в заливе, где плывет пароход, нет: до архипелага около двухсот километров. Фракия — это северо-восточная Греция, она не может встретиться «потом», она осталась на материке. И все это точнейшим образом описано в рассказе «Древний путь», и только если раздергать его на фразы и смешать их в кучу, Олимп приблизится к Салоникам, Афон навалится сбоку, Фракия переместится на юг и смешается с подскочившим к северу архипелагом.
Оставим географию, обратимся к политике. К Алексею Толстому то и дело подходят — одни за другим — зловещие заговорщики и контрреволюционеры всех мастей, они выдают ему разнообразные секреты, задушевно сообщают, кто убийца неповинного человека, доносят друг на друга и простодушно делятся кровавыми планами. Зачем? Это они помогают Толстому писать «Ибикуса». Сочинить он ничего не в состоянии. Поэтому жалостливые убийцы охотно снабжают писателя необходимыми сведениями. Кошмарные негодяи дружески рассказывают этому титулованному простачку о
«тайных заседаниях наверху, в курительной, членов Высшего монархического совета… Да и рассказывать тут нечего. Он сам все видел», -
пишет В. Петелин (стр.171). Тайные заседания видел? Каким образом? Как его герой, прохвост Невзоров? Послушаем Толстого:
«Дверь в каюту оставалась полуотворенной. Семен Иванович завел туда нос и увидел около стола, где горела свечка, стоявшего губернатора — огромного мужчину в черном и длинном сюртуке…
Разговор этот до того заинтересовал Семена Ивановича, что он неосторожно просунул нос дальше, чем следовало, в дверную щель.
Сейчас же губернатор обернулся и с проклятием схватил его за воротник. Невзоров пискнул».
Вот так. Зато «сам видел»…
Если в рассказе «Древний путь» встречается карикатурный персонаж «сахарозаводчик, похожий на лысого краба в визитке», то будьте уверены — это переодетый Толстой.
Толстой:
«Папа-краб негромко хрипел, не вынимая изо рта сигареты:
— Мне эти солдаты мало нравятся, я не вижу ни одного офицера, у них мало надежный вид».
«Шумом, хохотом, возней зуавы наполнили весь этот день. Горячая палуба трещала от их беготни. Им до всего было дело, всюду совали нос — будто взяли „Карковадо“ на абордаж вместе с пассажирами первого класса. Папа-краб ходил жаловаться капитану, тот только развел руками: „Жалуйтесь на них в Марселе, если угодно…“»
В. Петелин, стр.175:
«Но шумные, бесцеремонные зуавы то и дело отвлекали его, заставляли с беспокойством глядеть в их сторону. Такие молодцы могут выкинуть что угодно. Как было спокойно, тихо без них. А теперь шумом, хохотом, возней они наполнили весь этот пароход, который просто трещит от их беготни. Всюду суют свой нос, будто взяли „Карковадо“ на абордаж.
