Мать Кейна в волнении вскрикнула и приподнялась, уронив на пол книгу. Кейн тут же поднял ее и взглянул на заглавие. «Избранные проповеди северных епископов».
— И что, хорошие проповеди? — спросил он насмешливо и положил книгу на ближайший столик. — Неужели лучше, чем те проповеди, которые читает некий священник… Кстати, почему он все еще остается здесь, хотя я попросил его удалиться? — Резко развернувшись, маркиз уставился на мистера Дичфилда.
— Я не покину эту комнату, пока леди Чейз не попросит меня об этом, — заявил священник.
— Вздор, Дичфилд! Вы кое о чем забываете. Имейте в виду, это мой дом, и я в нем хозяин. И если вы не уйдете добровольно, то я вышвырну вас отсюда. Или позову слуг, чтобы вас вышвырнули они.
Дичфилд повернулся к своей патронессе, но та промолчала, возможно, и на сей раз не знала, что сказать. Пожав плечами, священник проговорил:
— Что ж, я уйду, но вы еще пожалеете об этом, Кейнфилд.
Кейн криво усмехнулся. В глубине души он надеялся, что Дичфилд откажется уйти, тем самым доставив ему удовольствие вытолкать его за дверь. Но к сожалению, священник догадался о планах хозяина, поэтому вышел из комнаты, дабы сохранить достоинство.
Проводив его взглядом, Кейн повернулся к матери. Та наконец-то обрела дар речи и спросила:
— Почему ты здесь? Ты привез Эстер? Она ведь у тебя, не так ли?
Кейн утвердительно кивнул:
— Да, у меня. И я надеюсь, что мы сможем прийти к согласию относительно моей сестры без всяких неприятных баталий в судах.
— Я возражаю против просьбы Эстер о том, чтобы ты был ее опекуном.
— Меня об этом информировал мой адвокат.
Мать осмотрелась, словно в поисках союзника. Однако ее союзника Кейн уже убрал, поэтому ей придется думать самостоятельно.
— Девушка ее возраста не может знать, как выбрать себе опекуна, — сказала наконец мать.
— Однако закон это позволяет, — возразил Кейн.
— Я тревожусь за ее бессмертную душу, пребывающую в притоне, в который ты превратил дом своего отца.
— Как ты знаешь, мама, Эстер живет сейчас в доме твоей сестры леди Моберли. Тетушка намерена подготовить Эстер к выходу в свет в следующем году. Она найдет ей гораздо более подходящего мужа, чем немолодой лицемер, которого ты пыталась ей навязать.
— Моя сестра Августа предается светской тщете! А мистер Дичфилд — добрый человек, истинно добродетельный джентльмен. Он напоминает мне твоего отца.
— Я ни за что не позволю Эстер выйти замуж за Дичфилда. Это был бы нелепейший брак. О чем ты думаешь, одобряя столь неравный союз? Неравный во всех отношениях…
— О нет! Брак с таким мужчиной — это единственный способ спасти Эстер от позора дурной крови. Она унаследовала дурную кровь от меня.
— Мама, я не верю в это! Если и есть дурная кровь в нашей семье, то она от моего отца. Незадолго до смерти он совершенно обезумел.
В течение всего разговора мать говорила тихим бесстрастным голосом — так изрекают бесспорные истины о погоде. Она говорила о «дурной крови» так, словно речь шла, например, о дожде. Однако последние слова Кейна о ее покойном муже заставили маркизу оживиться.
— Не говори так о своем отце! Он был святым! Он прощал мне мою дурную кровь, помогал мне преодолеть это в себе. Эстер должна быть подвергнута наказанию, чтобы спастись. Мистер Дичфилд исправит ее, как мой господин исправил меня. Он пытался исправить и тебя, пока не обнаружил, что ты неисправим!
— Мама, отец бил тебя. Это не имеет ничего общего с твоим спасением. Он был зверем.
— Я заслуживала этого.
Кейн опустился на колени рядом с креслом матери и взял ее за руки. Она попыталась высвободиться, но он не позволил ей это сделать.
— Никакая женщина не заслуживает того, чтобы ее били. Мама, разве ты не понимаешь этого? Мой отец был мерзавцем, издевающимся над тобой только потому, что он имел такую возможность. Потому что он был сильнее тебя. И потому, что получал от этого удовольствие.
— Нет! Я заслуживала! А он был святой. — Тут мать наконец-то высвободила руки и поднялась на ноги.
Худенькая и стройная, в шелковом платье серых тонов, она представляла довольно странный контраст с роскошными кариатидами, поддерживавшими огромный мраморный камин.
— Как ты смеешь?! — проговорила мать в ярости. — Как смеешь ты перечить своему отцу, если виноват в прегрешениях против Бога и природы?!
«Ну вот, дошло и до этого», — со вздохом подумал Кейн.
— Послушай, мама, — сказал он, вставая с колен. — В отличие от своего отца я никогда не притворялся святым. Но клянусь, я даже пальцем не тронул Эстер. Как могла ты поверить в то, что я, твой родной сын виновен в таком ужасном грехе?
— Твой отец видел тебя.
— Мой отец ничего не видел, потому что нечего было видеть.
— Мой господин никогда мне не лгал.
— Подумай сама, мама… Разве ты замечала что-нибудь подобное в моем поведении? Что могло навести тебя на подобные подозрения?
Маркиза решительно покачала головой:
— Нет-нет! Он не стал бы мне лгать! Он был святым! — Она бесконечно повторяла эти слова, словно забыла все другие.
— Но, мама, если ты в самом деле поверила, что я виновен в инцесте, то почему же ты не рассказала об этом в свете? — спросил наконец Кейн.
Она уставилась на него в изумлении.
— Как… почему? Это повредило бы репутации моего хозяина. Очень повредило бы, если бы люди узнали, что у него такой сын. Твоя порочность причиняла ему безумную боль. Из-за него я не могла рассказать людям о твоем грехе.
— И ты не станешь этого делать даже в том случае, если я буду судиться с тобой, чтобы стать опекуном сестры? — Кейн затаил дыхание в ожидании ответа. Неужели все решится так просто?
— Чтобы спасти его дочь, мне придется рассказать обо всем. Я сообщу судье, почему ты не можешь быть опекуном Эстер.
Увы, все было очень непросто.
— А если я смогу доказать тебе, что мой отец был таким же грешником, как и любой другой человек? — спросил Кейн. Ему очень не хотелось это рассказывать, так как он знал: мать будет в отчаянии, если узнает правду об отце. Но у него, похоже, не было выхода.
— И в чем же суть твоих клеветнических измышлений? — спросила мать.
— Видишь ли, мой отец… — Кейну казалось менее жестоким сказать «мой отец» вместо «твой муж». — Мой отец в течение нескольких лет посещал один лондонский дом с очень дурной репутацией. — Он надеялся, что мать поймет, что он имеет в виду. Ему не хотелось употреблять более грубое слово.
— Нет, неправда, — шепотом проговорила маркиза. — Адюльтер — великий грех, а мой муж никогда не грешил.
