– Липучка, ты знаешь, кто это? – лукаво улыбнулся Фрезе сидевшему рядом толстяку.
Макс Пескьера помотал головой. Ему хотелось есть, и он еще с удовольствием повалялся бы в постели, но начальство решило, что этот эскорт тоже входит в программу его перевоспитания. Дядюшка уговорил Фрезе взять его с собой.
– Папаша твоей сисястой зазнобы, – объяснил Фрезе. – Ну, Джудитты, не понимаешь, что ли?
Макс поежился и покраснел.
Фрезе загоготал и хлопнул себя ладонью по толстой короткой ляжке.
Водитель грузовика посматривал на полицейскую машину в зеркало заднего вида. Он сам попросил, чтобы ему выделили участок в старом городе. Хотелось начать со своего дома, с домов своих друзей и знакомых, хотелось, чтобы детишки старого города первыми выбежали поиграть на улицу. Он открыл окно, высунул руку и поприветствовал сопровождающую его машину.
Фрезе помигал ему фарами и два раза посигналил. Они въезжали на территорию старого города.
– А ты молодец, Липучка, – похвалил он. – Хорошо поработал.
Макс благодарно улыбнулся.
– Жаль только, что нельзя тебя в наградные списки включить. Ты вполне это заслужил.
– Спасибо.
– Чего спасибо? Так и есть, заслужил.
– Все равно спасибо.
Фрезе внимательно поглядел на него.
– Вообще-то, я не должен тебе говорить, но уж ладно… Только смотри, – и он грозно нацелил палец в лицо парню, – если кому хоть полслова, я тебе эти крысиные зубы выбью и проглотить заставлю.
Липучка согласно кивнул.
– Ну так вот… был я у мэра.
Макс навострил уши.
– Поставил его в известность… в частном, так сказать, порядке… и о том, что мы выяснили про пожар в приюте… и о завещании…
– А он?
– А чего ему делать, когда я его, как говорится, к стенке припер? То, чего и следовало ожидать, верно?
– Ну да.
– А вот и нет.
– Что, отпирался?
– Он меня обнял.
– В каком смысле?
– Обнял, говорю! В самом прямом! Ты что, дурак, Липучка? Никогда никого не обнимал?
– Нет… то есть да… то есть…
– Он обрадовался.
И Фрезе рассказал парню, как полицейский, которому поручили вести расследование, сразу понял, что пожар подстроен, и подстроен синьорой Каскарино. Он доложил вышестоящему начальству, начальство связалось с бывшим мэром и…
– Политика, Липучка, политика… На инспектора надавили, дело замяли. – Фрезе покачал головой и подробно изложил Максу, как власти решили, вместо того чтобы разоблачить убийцу, договориться с нею полюбовно. – Шантаж, по сути дела. Мол, мы тебя привлекать не станем, а ты за это оставишь нам все свое имущество. Раз уж ты одних детишек изжарила, так пусть другим получше живется. Красиво, а?
Макс, казалось, лишился дара речи.
– Между прочим, с юридической точки зрения завещание потеряет силу, если вся эта история выплывет наружу. То есть этот маньяк, ее сын, мог бы его опротестовать, как может любой другой родственник старой хрычовки.
– И что?
– Что, что… Тут опять вступают в действие политические игры. Завещание было в руках у мэра. Он его хранил с того самого дня, когда было закрыто дело. Как-то раз, во время визита в комиссариат, он заявил, что хочет заглянуть в архив. Попросил у твоего дядюшки дело о пожаре. В молодости он сам начинал архивариусом и архив знал как свои пять пальцев… Улучил момент и раскидал документы по разным папкам. За Айяччио он следил… Чувство вины, сам понимаешь. Он за всеми следил, кто уцелел после пожара. Чувствовал себя обязанным. В полицию Айяччио взяли именно по его рекомендации, бедняга даже не подозревал об этом. – Фрезе надолго замолчал, припоминая серое, осунувшееся лицо мэра и восковые черты Айяччио, обезображенные скальпелем. – Когда мэр узнал про мозговую опухоль Айяччио, он воспринял это как знак судьбы… Чем больше мерзостей творим, тем чаще судьбу вспоминаем… Короче, старик решил искупить свою вину и сам устроил так, чтоб мы напали на след… Совесть, понимаешь, замучила… Он не назвал имен тех, кто на него давил, но и так нетрудно догадаться. Тогдашний мэр в конце срока поддержал кандидатуру комиссара, а нашего друга инспектора перевели в комиссары. А потом пришел его черед занять кресло мэра. Все просто, как видишь.
– Выходит, пришел ваш черед баллотироваться, – заметил Макс.
– Во всяком случае, я наверняка получу повышение, если мы раскрутим это дело.
– И вы согласитесь?
– А кто сказал, что мы будем его раскручивать?
Макс взглянул на Фрезе с недоумением.
– Ты пойми, Липучка, меня же подставляют. Мэр хочет заплатить по счетам тридцать пять лет спустя. И знаешь, чем это кончится? И его, и синьору Каскарино осудят, но сажать не станут, по разным причинам. Старуха, кстати, вот-вот концы отдаст. Потом какая-нибудь седьмая вода на киселе опротестует завещание, и детского ожогового центра не будет. Подставляют меня, Липучка. Если я добьюсь пересмотра дела, ни к чему это не приведет. Как всегда. А если стану молчать в тряпочку…
– …то, как и я, в наградной список не попадете, – закончил за него Макс.
– Да. Такова жизнь.
Парень долго молчал, размышляя. Машина тем временем приближалась к порту, к сердцу старого города.
– Для того меня сегодня дядя и отрядил с вами? Это мне урок?
– Не исключено, – ответил Фрезе.
– Дядя тоже помнит мэра?
– Что он, совсем без мозгов, твой дядя? Конечно, помнит. Уж как-нибудь два на два помножить сумеет.
– Выходит, он тоже в курсе этой истории?
– Хорошему полицейскому необязательно точно знать. Достаточно себе представить. Мы довольствуемся малым.
На это Макс ничего не сказал. Он смотрел вперед, наблюдая, как мусоровоз притормаживает перед въездом в узкую улочку, круто спускающуюся к погрузочно-разгрузочной площадке порта. Башенный кран, как железный часовой, ввинчивался в просветленное небо. Люд старого города, узнав об окончании забастовки, все воскресенье сносил на ту площадку мусор с окрестных улиц, чтобы мусорщикам было удобнее работать. Отбросов набралась высоченная гора. Величавый памятник людским нечистотам. За краном и торговыми судами на причале проглядывалось море. Илистое и вонючее в гавани, и пенное, неукротимое, свободно плескавшееся между волнорезами и горизонтом. По другую сторону площадки, там, где лепились друг к другу убогие дома, собралась толпа зевак.
При виде грузовика они возбужденно загомонили.
– Будем надеяться, до побоища не дойдет, – с тревогой в голосе проговорил Фрезе.
После трудного спуска мусоровоз, пыхтя, остановился.
