знаешь, куда они пошли. Я чую. Скажи куда, и я заплачу вдвойне. Мне нужно выдвигаться как можно скорее. – Фергус с трудом поднялся на ноги, прижимая к груди потрепанную, зачитанную до содранного корешка книгу сказок. Он ласково потрепал Хранителей Очага между ушей, а затем посмотрел на Цзиня.
Тот выдержал небольшую паузу, словно взвешивал все за и против, но в итоге кивнул:
– Хорошо. Я покажу.
* * *
Двадцать лет назад
– Извините, пожалуйста, но мы уже закрыты! Приходите за… – Клодия вынырнула из-за тяжелой портьеры, загораживающей подсобное помещение вместо двери, и застыла. В ее руках была крепко сжата плетеная плоская корзина, наполненная заботливо свернутыми атласными и кружевными лентами, катушками с нитками и стаканом с торчащими ручками ножниц и шил.
Фергус плавно закрыл за собой дверь, надавливая пальцами на стеклянную поверхность. Женщина неотрывно следила за ним и, когда щелкнул замок, невольно отступила на шаг.
Клодия выглядела так же, как и в начале лета, ничуть не изменившись. Те же собранные в аккуратную прическу русые волосы с проседью, пронзительно голубые глаза, очки в тонкой оправе на носу с горбинкой и идеально сидящее платье на ее крепко сбитом теле.
– Господин?.. – Клодия не верила своим глазам.
– Это я, Клодия.
Фергус понимал, что выглядит сейчас шокирующе для нее. Он был бледнее обычного, с уродливым шрамом на щеке и промокшими от черной крови бинтами на шее. Он – тень самого себя: с тусклыми всклокоченными волосами, костлявыми пальцами с когтями, облаченный в затасканное черное пальто. Снежинки медленно таяли на его одежде, смачивали ресницы и кожу, образовывали маленькие лужицы под подошвами ботинок.
У Клодии медленно отходила кровь от всегда холеного лица. Она становилась почти серой, как ткань, обтягивающая станы манекенов на треногах, стоящих повсюду в зале.
Фергус двинулся к ней медленно, проявляя собачий череп на голове от слабости и истощенности. Клодия шарахнулась и прижалась спиной к стене, дрожа, как лист на ветру. Из ее всегда ловких рабочих рук выпала корзинка, и розовые, алые, черные ленты рассыпались под ноги Фергуса, подобно праздничному серпантину.
Фергус не обратил на них никакого внимания, продолжая наступать на женщину. Он остановился в шаге от нее, нависая темной тенью.
– Вы Грех… – Клодия прижимала попеременно руки к груди и лицу. – Что вы сделали с мальчиком?
– Грея сейчас нет со мной.
– Вы… Вы его с-съели? – Клодия жалко всхлипнула.
Фергус невольно выпрямил спину, словно получив пощечину. Перед его глазами снова возникла Пташка, бережно закрывающая живот руками: «Ребенка моего съесть захотел?!»
– Я не питаюсь детьми. – Он устало выдохнул, почесал костяной висок, и его когти заскрежетали в глухой тишине.
– Как же… Где же… Не убивайте меня, у меня дети. – Клодия беззвучно зарыдала. – Я никому не скажу, только не убивайте меня…
– Не плачь. Я не трону тебя, Клодия. – Фергус хотел ободряюще коснуться ее плеча, как он всегда делал человеком, но заметил свои когти, и его рука так и осталась протянутой к ней.
Грех устало опустил руки. Он не мог сейчас превратиться в человека: у него совсем не оставалось сил. Он загнал себя настолько, что голод судорогой прокатывался по его внутренностям, мешая превратиться полностью как в чудовище, так и в человека.
И вот он стоял посреди своего ателье в тусклом свете лампы, нелепый, в затасканном пальто, с когтистыми лапами вместо рук, хвостом, прорвавшем штаны, и черепом на лице. И Клодия, кормившая Грея свежей домашней выпечкой все это время, бледнела от ужаса с каждой минутой. Фергус чувствовал ее страх, вдыхал его и впитывал, его тошнило от слабости и самого трясло от ее же ужаса, и весь страх струился по кругу.
Он настолько привык к тому, что Грей никогда его не боялся, не смотрел на него с ужасом, что сейчас растерялся сам и не знал, что сказать. Будь Клодия совсем чужой, он бы плюнул на все, но это была она – женщина, с теплом относившаяся к замкнутому ребенку, помогавшая ему воспитывать человека и единственная, кто была всегда бескорыстно добра. Фергус никогда не чувствовал от нее запаха лжи и фальши.
И поэтому сейчас он не мог плюнуть на все и уйти или причинить ей вред. Он хотел объясниться, хотел, чтобы она понимала: он не зло и он не убивал Грея.
– Клодия. Я… – Фергус растерял весь свой словарный запас. Он сунул руку под пальто и протянул ей документы в кожаном переплете, напугав ее еще больше. – Возьми. Пожалуйста.
– Что… Что это? – Клодия осторожно вцепилась негнущимися пальцами в бумаги.
– Мне нужно уходить, Клодия. Грей в опасности. Но я его не ел. – Фергус усмехнулся. – Знаешь, Грехи на самом деле не едят детей, что бы вы все ни говорили. Мне надо уйти, и без разницы, поверишь ты мне или нет. Эти бумаги – дарственная на ателье. Чтобы ты не осталась на улице. Прощай, Клодия.
Фергус чуть склонил голову и развернулся, направляясь в сторону лестницы наверх.
– Да как же так… Грех ведь, – завыла позади него Клодия, сползая по стене.
– Не все то зло, что называют люди. – Фергус захлопнул за собой дверь, отрезая себя от ее рыданий, страха и скорби.
Наступила оглушительная тишина. Он мельком взглянул на повешенные над дверью сплетенные из веток и жгутов обереги, щелкнул замком и прошел на кухню. Здесь все осталось таким же, как перед отъездом, – Клодия лишь смахивала пыль. Их кружки стояли ровными рядами на пушистом полотенце кверху донышками, плед с кисточками уныло свисал с крепкого стула. Фергус прошел кухню, завернул в гостиную и устало опустился на свое любимое кресло в углу. Хвост задел низкий кофейный столик, и с него покатились сложенные вязальные спицы. Он не стал включать свет. Он видел очертания любимого кресла Грея с оставленными у его подножия стопками книг, и ему становилось физически больно. Он стиснул когтями рубашку в том месте, где проклятое сердце не желало замедлиться. Оно билось в истерике о ребра, и тугие цепи амулета внутри него пульсировали в такт его дыханию.
Фергус не знал, что ему еще сделать и где искать. Все, что мог, он обыскал. Оставался только Орден, но туда надо соваться, только полностью восстановившись. И если там не окажется Грея, то начинать искать с начала.
Фергус не думал, что так привяжется. Он никогда бы не стал удерживать мальчика подле себя насильно, но он знал, что его забрали против его воли, а такой жизни он ему не хотел.
Мужчина устало запрокинул голову на спинку кресла, волосы
