тратя времени на увертюру, он показал Алику фотографии, на которых тот был запечатлен рядом со своей жертвой, в привычном для «щипача» ракурсе, неопровержимо доказывавшем злой умысел Непорочного.
Дядя пояснил, что отсутствие судимостей у Алика — это не его заслуга, а недоработка органов внутренних дел, которую легко исправить. Добавил, что Лубянка — не богоугодное заведение, и материал о проделках Алика на ВДНХ может оказаться в МУРе, если он не согласится оказать помощь самой гуманной в мире дружине, чьи бойцы известны чистыми руками, горячими сердцами и холодными головами.
Непорочный понял: торг неуместен, и поспешил заверить дядю, что готов выполнить любое его поручение.
Действительно, и на очной ставке с лохом в тюрьме, и на судебном процессе Алик, придерживаясь отработанной ему линии поведения, полностью изобличил супостата, засвидетельствовав, что именно из кармана инородца выпали, а он «случайно» их подобрал, не подозревая, что это шпионские материалы.
В итоге фирмач схлопотал реальный срок, а Алик был с миром отпущен на все четыре стороны. Зачислять его в тайный Орден сексотов Лубянки не стали ввиду отсутствия сферы приложения «щипаческого» таланта Непорочного.
Этот пробел в биографии Алика восполнили оперативники МУРа: он стал верховодить на «курсах начинающих щипачей». Молодая блатная поросль, которую он натаскивал, не ведала, что Алик — милицейский стукач, и все они находятся под «колпаком» МУРа.
Глава восьмая
Кража во благо государственной безопасности
Непорочному хватило минуты, чтобы усвоить, какая роль отводится ему в предстоящем спектакле на Центральном рынке.
— Только вот неувязочка одна выходит, гражданин опер-упал- номоченный, — обратился он к Николаю Ионову, почувствовав в нём старшего. — Где гарантия, что в ментовском околотке, узнав, что я — Непорочный, будут вести со мной такие же задушевные беседы? В менты принимают не по интеллекту, а по анализам… Поэтому разговор у них с такими, как я, соответствующий: «аналиТЫческий», так тебе наТЫкают «демократизатором» в ребра и в харю, а потом тебя — в козлятник на трое суток без права переписки с ЮНЕСКО о правах человека…
— Ты цену себе не набивай, будто беременная кенгуру, — оборвал его Молочков, у которого Алик состоял на личной связи, — сказали же тебе, что даже в журнале происшествий регистрировать не будут… Товарищ, — капитан выбросил руку в сторону улыбающегося Ионова, — обо всем уже подумал…
А под видом сознательных граждан, что на рынке «повяжут» тебя, будут выступать наши люди… Ты, помнится, рассказывал мне про лохов, которым взрезал карманы, доставал оттуда какую-нибудь муть и принародно возвращал ее владельцу, дескать, «на, держи, раззява, не у себя в деревне — в столице ухо надо держать востро»… Тогда ты не боялся и гарантий ни у кого не требовал, а теперь? Что изменилось теперь?!
Алик проигнорировал вопрос. Сложив губы трубочкой, он сосредоточенно пускал кольца табачного дыма в потолок.
— Ну что ж, — Ионов пошел ва-банк, — если наш друг сомневается, настаивать не будем… Я генералу так и доложу… Кстати, Алексей Федорович, — взгляд в сторону капитана, — какое вознаграждение вы платите за риск?
— Когда как, Николай Григорьевич, — Молочков принял подачу Ионова, — иногда даже в случае инвалидности пособие выплачиваем…
— Ну, до инвалидности, я уверен, дело не дойдет!
Психологический прессинг Ионова с использованием так чтимых Аликом категорий: «наш друг», «генерал», «вознаграждение» дал результаты. Непорочный, малый понятливый, тут же загасил сигарету.
— Нет, я что? Мне бы вот только рабочую руку не сломали… А остальное — разыграем как по нотам!
ДЕЛО В ШЛЯПЕ!
Алик Непорочный слово сдержал.
На машине «наружки» его подвезли к рынку, показали мать Пеньковского, появившуюся у прилавков с фруктами. Заточенным серебряным полтинником, зажатым между указательным и средним пальцами правой руки, Алик взрезал ее хозяйственную сумку.
Не успел он достать вожделенный кошелек и связку ключей, как на него навалились сознательные советские граждане, случайно оказавшиеся в тот час на Центральном рынке.
Бутерброд с икрой, как известно, падает икрой на пол: мимо рынка как раз проезжал милицейский наряд на «уазике». Всех: тетю Клаву, карманника, сознательных граждан погрузили в машину и отправили в отделение.
Там-то и началось: допросы, протоколы, очные ставки…
Потом приказ: «Следственный эксперимент!» И повезли всех на рынок, где расставили пострадавшую, посягателя и свидетелей по местам и попросили вспомнить, кто, чего делал, о чем думал и прочее. И так беспрерывно пять часов — уголовный розыск, он работает основательно!
— Ничего себе, сходила за клубничкой для внучки! — сжимая связку ключей и кошелек в руке, молвила тетя Клава при выходе из отделения. — Чтоб вам всем ни дна ни покрышки!
* * *
Алексей Киселев и Николай Ионов основательно покопались в рабочем столе «Прова», добыв убедительную доказательную базу его преступного промысла.
Они обнаружили вызвавший восхищение всех профессионалов Второго главка арсенал шпионских аксессуаров: три мини-фотокамеры «Минокс» — любимый инструмент всех шпионов тех и последующих времен, позволяющий делать до 50 снимков без перезарядки; диктофоны; шифртаблицы; инструкции по связи и, конечно, семь нераспечатанных пачек банкнот по 10 тысяч рублей каждая (70 тыс. рублей — целое состояние, если учесть, что автомобиль «Волга» ГАЗ-21 в те годы стоил 5 тыс. 600 рублей).
Все обнаруженное, но до поры оставленное нетронутым на своих местах, свидетельствовало, что полковник шпионскому ремеслу предавался с маниакальной неистовостью.
…Когда опер, дежуривший у перископа, стал свидетелем, как Пеньковский рассматривает поддельный советский общегражданский паспорт, генерал Грибанов, предположив, что объект намеревается привести в действие план перехода на нелегальное положение, поставил вопрос о его аресте перед председателем КГБ.
Семичастный согласовал вопрос с Никитой Хрущёвым, и 22 октября 1962 года «Прова» арестовали и заключили в Лефортовскую тюрьму.
Глава девятая
Приговор, обжалованию не подлежащий
Суд над Пеньковским и его связником с англо-американскими хозяевами Гревилом Винном под председательством генерал-лейтенанта юстиции В.В. Борисоглебского проходил в Москве 3—11 мая 1963 года.
Несмотря на то, что судебный процесс проходил в закрытом режиме, тем не менее объем и значение той информации, которую Пеньковский поставил своим хозяевам в ЦРУ и СИС, старательно занижались. И хотя обвинение ему предъявлено в измене Родине и шпионаже, однако основной акцент делался на его моральном разложении.
Во время судебного процесса Пеньковский держался самоуверенно. Ha вопросы отвечал надменно, дерзко. Видимо, рассчитывал, что ему дадут не более десяти лет, а американцы как-нибудь изловчатся и организуют обмен.
Однако, когда председатель суда объявил о высшей мере, добавив, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит, Пеньковский сломался, закрыл лицо руками и долго не мог их опустить.
…Приговор Пеньковскому оглашен 11 мая 1963 года и через неделю
