Я посмотрел вокруг. Мы почти подошли к Мургейт.[27]
– Ну вот, Николас, – вздохнул Филдинг, – теперь вы знаете все, по крайней мере именно это я намеревался вам рассказать. Остальное додумайте сами.
– Только я не понимаю, зачем вы это сделали, – сказал я.
– Идите же, – вместо пояснения вымолвил судья. – Что я вам говорил? Все решают присяжные.
– Нет, – ответил я тем же открытым, честным взглядом. – Решать должны вы.
– Я уже это сделал, – отозвался судья. – Я примирюсь со своей совестью. Это нелегко, но я постараюсь.
– Когда мы впервые встретились, ваша честь, – начал я, – мы говорили о том, чем я зарабатываю на жизнь.
– Да, я помню.
– Вы сказали, что, служа актером, я не спасу грешные души от адского пламени, а я ответил, что меня это мало беспокоит.
– Что ж, зато теперь вы начали об этом задумываться, – отозвался Филдинг с мрачной усмешкой.
– Я должен идти на репетицию. Завтра на эту пьесу собираются прийти ваша дочь и ее тетушка. «Любовь зла».
– Думаю, меня вы в театре не увидите, – покачал судья головой.
– Да, я знаю. Что ж. Остается только одно.
Филдинг посмотрел на меня вопросительно.
– Я должен поблагодарить вас за то, что спасли меня тогда, на равнине. От Освальда. Меня бы здесь сейчас не было, и я не радовался бы тому, что направляюсь на репетицию к своим друзьям, если бы не вы.
– Вы уже отблагодарили меня, Николас, этого достаточно. И что бы вы не думали теперь, пусть это не омрачит ваших мыслей и не повлияет на то, чем вы занимаетесь.
На следующий день – оглядывая публику, собравшуюся в «Глобусе» в перерывах между актами, – я заметил в одной из частных лож на верхнем уровне Сюзанну Ноувелз (рядом с миловидным джентльменом, судя по всему ее супругом), Кэйт Филдинг и Кутберта Аскрея. Адама Филдинга с ними не было. Когда пьеса была отыграна и мы завершили ее нашей обычной жигой и тому подобным, я еще раз увидел эту почтенную четверку, вернее, чтобы быть более точным, наиболее значимую ее половину. Кузина Кэйт под руку с кузеном Кутбертом как раз поворачивали за угол Бренд-рентс, когда я выглянул из маленького окошка у заднего входа за туалетной комнатой, наверное уже зная, что увижу.
Они вели себя, словно пара, и говорили, словно пара, и смеялись, словно пара, и я сразу вспомнил те случаи, когда видел их вместе, – хотя тогда ничего не подозревал, – как на предсвадебном пире в честь Генри и Марианны. Но ведь я и так уже обо всем догадался, разве нет? По тому, как просияло лицо Кэйт, едва она услышала, что в Финсбери приехал ее кузен. По тому, как поспешно она покинула нашу компанию, чтобы повидаться с ним. И еще по множеству моментов, имевших место в последние недели, ставших для меня теперь абсолютно ясными и очевидными.
Ну и болван же ты, Ревилл!
Что ж, я желал им счастья… и для меня самого это было доказательством, что я действительно полюбил Кэйт… ведь в этой ситуации думал лишь о ее благополучии. Я даже не мог завидовать Кутберту, по крайней мере завидовал совсем немного. До тех пор, пока он не начнет зазнаваться, что может стать актером.
Они поженились следующей весной. В Инстед-хаусе. Свадебные торжества в каком-то смысле искупали разлад союза Аскрей – Морленд, и не последнюю роль в этом играл тот факт, что на этот раз жених и невеста действительно подходили друг другу, действительно были влюблены (я могу писать это практически без дрожи в руке, вы не подумайте).
Через две недели за их свадьбой последовала еще одна, и два этих события помогли развеять тени прошлого, улечься болезненным воспоминаниям о череде жестоких смертей и сыновьях, потерянных и вновь обретенных. Судья Адам Филдинг и леди Пенелопа Элкомб были женихом и невестой на этой второй свадьбе, и миледи, подобно своей знаменитой тезке, жене Одиссея, спустя двадцать с лишним лет воссоединилась с мужчиной, которого любила.
О том же, рассказывал ли впоследствии судья об истинных событиях той роковой летней ночи своей новоиспеченной супруге, я ничего не могу вам сказать, поскольку для меня самого это остается тайной.
