священник, кивнув седой головой в сторону памятника.
Глаза у него были бледно-голубые, морщины лучиками расходились от тяжелых век.
– Да.
– Да приберет Господь его душу и простит ему все прегрешения! – Священник перекрестился правой рукой, и на тыльной стороне ладони мелькнули маленькие белые шрамы. Мягкую «е» он выговаривал как «э» – «прибэрет», «прэгрешения». – Ты ему скорбью не поможешь.
Я тихо усмехнулась:
– Я уже никак ему не помогу. Разве что могилу буду украшать время от времени.
– Украшать могилу? – Взгляд священника сделался внимательнее. – А ты умеешь?
Я пожала плечами:
– Наверное. Было бы желание.
Часть IV. Истина
Глава 17
Я сидела на скамейке, которую успела возненавидеть. Не сегодня завтра она начнет мне сниться в кошмарах. Два года назад мы были тут с Тёмой, а через пару часов его не стало. Потом я торчала здесь, пытаясь осмыслить все, что узнала от Фроси. Теперь жду Антона – хотя больше я ждала Ваню, чтобы забрать свой телефон.
На коленях завибрировала нокия. Звонил Лексеич.
– Дочка, ты где? Скоро вернешься?
– Да, Игорь Алексеевич… Сегодня уже возвращаюсь.
Где-то вдалеке послышался громкий щелчок, словно рванули детскую хлопушку. Я вздрогнула – в пустом дворике звук эхом оттолкнулся от стен и рухнул в центре.
Сзади послышались тяжелые шаги. Я оглянулась. Антон с перекошенным лицом всматривался в окна многоэтажки справа от нас и держался за бок.
– Простите, я перезвоню. – Я отключилась. – Антон, что прои…
– Иди в подъезд. Быстро.
– Ты что…
– Я СКАЗАЛ, В ПОДЪЕЗД! – рявкнул он. И тут я разглядела, что сквозь пальцы у него сочилась кровь.
Ужас ледяной волной прокатился по позвоночнику. Антон схватил меня за руку и потащил. Я настолько опешила, что даже не сопротивлялась. Только на третьем шаге измученный мозг сопоставил произошедшее: глухой звук, будто от хлопушки, кровь под прижатой ладонью Антона и страх, какого я у него никогда не видела.
Это был выстрел.
Антон втолкнул меня за железную дверь и ввалился следом. В подъезде было влажно и темно, лампочки не работали. Тусклый свет лился из узких окон под потолком.
Антон прислонился к стене.
– Телефон взяла?
Я не могла оторвать взгляд от раны, которая, кажется, с каждой секундой кровоточила все сильнее.
– Вера, ты телефон взяла?
Я подняла глаза. Из его лица постепенно уходила жизнь: бледнела кожа под отросшей щетиной, обострились скулы, как у мертвецов Озера. Долго он так не протянет.
– Да.
– Позвони Ване. Пусть разворачивается и едет обратно…
Я достала нокию и увидела смс: «Иду от метро, еще пять минут». А пришла она как раз пять минут назад.
– Нужно вызвать «Скорую», – сказала я, удивляясь тому, как спокойно звучит мой голос.
– Ты можешь хоть раз сделать, что тебе сказали?! – гаркнул Антон и тут же поморщился. – Набери Ваню и дай мне телефон.
– Хорошо, хорошо. Не кричи.
Я прижала трубку к уху, ожидая, пока Ваня ответит. В голове разливалась поразительная пустота. Мысль высвечивалась, как на табло: «Это был выстрел» – и больше ничего. Внутри все словно одеревенело.
Недавно что-то подобное уже случалось. Антону было больно. А я… Что я сделала?
– Дай я попробую остановить кровь. – Я накрыла его руку своей. – Я это уже делала. – Господи, как спокойно звучит мой голос. Мне просто памятник нужно ставить с надписью «Сохраняет спокойствие в экстренных ситуациях». – Отпусти.
Помедлив, Антон убрал руку, и мне в ладонь хлынула вытекающая толчками кровь.
Ощущение было такое, будто я наблюдаю за собой со стороны. В трубке слышались длинные гудки. Кровь была горячая и очень густая. А мир, кажется, все-таки рухнул. Но мозг никак не мог это осмыслить. Холод сворачивался змеей под пальцами, успокаивал истерзанное тело. Ладонь у меня сделалась скользкой, но крови, кажется, стало меньше.
Я сосредоточилась на образе снега и крошечных льдинок. И на голосе Вани, когда он все-таки ответил.
– Вера, ты где? Я во дворе стою. Это не твой рюкзак тут у лавки?
Антон выхватил у меня трубку.
– Уходи оттуда! – выдохнул он и скривился от боли.
– Да куда? – услышала я растерянный голос Вани. – Вы где вообще?
– В подъезд к Фросе. Живо!
Ваня заявился через минуту.
– Вы мне можете сказать, что тут происходит?! – начал он возмущенно, но, перехватив взгляд Антона, замолчал.
– Ты же умеешь водить? – сглотнув, спросила я. – Нам нужно… нужно к врачу. Петрович же умеет вытаскивать пули?
* * *
Ваня молчал всю дорогу, сосредоточенно глядя перед собой. Я молчала, потому что боялась, что стоит мне сказать хоть слово, как я зарыдаю. Антон молчал, потому что ему, наверное, было очень больно. Он успел позвонить Фросе и строго-настрого запретил открывать двери и подходить к окнам. Мне он почему-то запретил возвращаться домой и вырубился.
Как будто я могла его оставить. Всю дорогу я вслушивалась в его сердцебиение, для верности взяв двумя пальцами за запястье.
Держись. Пожалуйста, держись.
Нас встретил круглый дядька в тельняшке и с лысиной. Я помнила его. Петрович. Это он два года назад зашивал мой порез. Антон пришел в себя и теперь без чьей-либо помощи, сцепив зубы и тщательно дыша через нос, выбирался из машины.
– Ну заходи, боец, – оглядев его, сказал Петрович.
Антон сам зашел в подъезд, но рядом с почтовыми ящиками ноги его подкосились. Он так же молча сполз вниз, и до квартиры на первом этаже Петрович и Ваня волокли его под мышки.
В операционной все было до того белое, что слепило глаза. Петрович велел мне остаться в другой комнате, но я отчаянно замотала головой – молча, чтобы не расплакаться. Тогда он махнул рукой со словами: «Будешь держать, если понадобится».
Я кивнула – говорить почему-то не могла. Может, снова потеряла голос. В тот момент мне было все равно, даже если я никогда больше не произнесу ни слова. Если каждую ночь буду видеть в кошмарах темную густую кровь, льющуюся из раны. Это все было не важно. Главное, чтобы Антон выжил.
– Мой руки, – скомандовал Петрович. – Тщательно. Рукава закатай. Иван, будешь помогать.
Мы с Ваней по очереди пошли в ванную – она была прямо за операционной, такая же стерильная и белая. Я долго смотрела в зеркало на стене, пока машинально намыливала руки. Девушка в отражении была решительной и мрачной. Белых волос у корней прибавилось, и я казалась себе наполовину седой, с мертвыми глазами и таким же мертвым лицом – уголки губ опустились, а сами губы сжались так, словно мне больно.
Мне и было больно. Невероятно, невыносимо больно. Но я запретила себе об этом
