линий и гигантских серых пространств. Париж без людей и радости, «город получаса» на рассвете ранней весной или поздней осенью, когда туман пожирает Дом инвалидов и Елисейские поля, и всякое может случиться во мгле.
Словно у барона Османа остался излишек строительных материалов, но кончилось вдохновение: этот город был спроектирован архитектором, пребывающим в глубочайшей депрессии. Город бросили на произвол судьбы. В просветах между кварталами мелькали коричневатая река и бетонный мол, и ржавые баржи. Клочьями висли изодранные тенты над кофейнями. За пыльными витринами в полумраке заколоченных магазинов вычерчивались силуэты манекенов. И эти болванки тоже вглядывались в автомобиль, посмевший нарушить кладбищенскую тишину Каркозы.
Беспримесное уныние почувствовал я. Компания мордоворотов нисколько не поднимала настроение. И вдруг, точно зрение адаптировалось в темноте, я стал различать жителей. Будто призраки, они таились в тенях и сливались с ландшафтом. Человек в жёлтом дождевике на фоне жёлтой пекарни. Одинокая фигура, прильнувшая к окну парикмахерской. Дети, юркнувшие в подворотню.
«Гадара», — прочёл я надпись на табличке.
* * *
Бывший «Бонапарт», низведённый переименованием до «Кактуса», был зажат между двумя домами, как арестант — между конвоирами. Построенный в стиле Прекрасной эпохи, он давно оставил в прошлом свои лучшие дни. Листы жести свисали с кровли на уровне последнего, шестого этажа и грозили, спикировав, отсечь кому — нибудь голову.
Я размял плечи и вдохнул сырой воздух.
— Господа, сгоняйте пока за пивом. Я быстро.
Но Максим уже пёр к открытым дверям и я поплёлся следом.
Внутри «Кактус» был вполне себе «Бонапартом», отрёкшимся от престола и поистрепавшимся на острове Святой Елены. Дубовые панели, полуколонны, мраморная нимфа, лепнина. На «шахматном», в чёрно — белую клеточку, полу — отпечатки грязных подошв.
Консьерж, долговязый паренёк с потрясающим рубильником посреди узкого лица, разложил перед собой газету. Он то ли мастурбировал, то ли чесал яйца, что, знаю не понаслышке, легко перетекает из одного в другое. Будучи разоблачённым, он без смущения вынул руку из брюк, обнюхал пальцы и пошевелил ими, салютуя гостям.
— Что пишут? — спросил я.
— Феллини победил на фестивале в Каннах.
— «Сладкая жизнь»? Я слышал, там уйма эротических сцен.
Консьерж подобострастно искривил губы.
— Надолго в Каркозу?
— Будет видно. Мы ищем…
— Даниэля Валенте, — отчеканил Максим и грубо отпихнул меня в сторону.
— Не знаю никакого…
Максим схватил консьержа за шиворот. Тот взвизгнул — и был извлечён из — за конторки. Номер «Монд» спланировал на пол, рассыпая карточки с обнажёнными негритянками. Под газетой лежал распухший от влаги гроссбух.
— Даниэль Валенте! — Максим встряхнул паренька. И тут произошло нечто невероятное: консьерж укусил мордоворота за подбородок. Прямо — таки впился зубами в кожу! Максим завопил — крик его был для меня чем — то сродни хиту Чака Берри. Так же осчастливливал.
Мой «шкаф» скакал сбрендившим слоном по шахматной доске. Консьерж повис на нём в позе, позаимствованной из Камасутры. Она вроде как именуется «застёжка», эта поза. Вечно бы глазел на гротескную картину, но дела поторапливали.
Я полистал гроссбух. В апреле «Кактус» приютил шестерых. Валенте среди них не было, зато был «Д. Пилигрим». Номер 606. Магистру Гьюдиче понравилась бы магия чисел.
Консьерж бился в медвежьих объятиях Максима и алчно щёлкал зубами. На подмогу спешил водитель. Я оставил голубчиков выяснять отношения. Обогнув клеть допотопного лифта, прытко вскарабкался по винтовой лестнице на последний этаж. Ковровая дорожка расползалась от ветхости под ногами. Пахло плесенью, у плинтусов белела горстка крысиной отравы.
Я перевёл дыхание и вежливо постучал в шестьсот шестой номер.
— Кто? — спросили сипло.
— Уборка.
— Уходите.
— Месье Валенте, я разговаривал с Терезой.
Возникла пауза, заскрипел паркет и дверь приоткрылась. Я едва не отшатнулся от шибанувшей в ноздри вони. Смердело протухшими яйцами, испорченным мясом.
— Не мешает проветрить комнату, — заметил я, переступая порог. Нащупал выключатель — стены возле него были липкими и мокрыми. Загорелась лампочка. Я прикрыл дверь.
Даниэль доковылял до кресла и сел — больше походило на то, как вытряхивают из мешка мусор. Под одеждой он был весь какой — то рассыпчатый, текучий. Ну, мне так казалось в тусклом свете.
Сальные патлы падали на костистое лицо. Парнишка безобразно исхудал. Кожу усеивали воспалённые фурункулы. Некоторые лопнули и пустили гной. Гноились и глаза Даниэля.
— Вас прислала моя мать? — Слова давались ему с трудом. В лёгких булькало.
— Старушка скучает. — Я дышал ртом и озирался в поисках источника вони. Здесь всё выглядело грязным: скомканная постель, ковёр, ночник, но я ставил десять франков на небольшую картонную коробку. От неё, от прикроватного столика, смердело особенно сильно.
— Зря вы пришли. — Даниэль поскоблил ногтями щёки, сдирая пустулы. — Я не могу покинуть отель.
— Почему же?
Он закашлялся. А я поднял взор и онемел. Почти у самого потолка золотистые обои были сорваны и под ними…. Под ними ничего не было. Когда я говорю «ничего», я имею в виду «совсем ничего». Ни цемента, ни дерева, ни кирпича. В бесформенной яме величиной с форточку кишела первозданная чернота. Мир в том месте попросту не сотворили.
— Святой Сильвий…
Дверь распахнулась настежь. Мимо меня, остолбеневшего, прошествовали Максим и его однояйцевый брат.
— Не прикасайтесь ко мне! — испуганно воскликнул Даниэль.
— Прекратите дурить, месье Валенте! — Максим потирал рану на подбородке и не видел ерунды, творящейся со стеной. — Мы отвезём вас в Париж.
— Идиоты! Руки прочь!
Но Максим проигнорировал требования. Он взял Даниэля в охапку и потащил, как куклу. Ступни парнишки волочились по ковру.
— Слушайте, — сказал я. — Там какая — то чертовщина.
Максим дёрнул губами нервно. Я крепко его достал.
— Нет, без шуток.
— Эй… — Водитель наконец обнаружил ничто за обоями. — Максим!
«Шкаф» нехотя обернулся.
В следующий миг случились сразу две вещи. Во — первых, Даниэль выскользнул из лап Максима и это не выглядело побегом. Скорее уж некая незримая сила буксировала его обратно в кресло, где он и сел в прежней позе. Во — вторых, ничто набухло пузырём и увеличилось в размерах. Чёрным — пречёрным дымом выползло из стены. Теперь взоры всех присутствующих были к нему прикованы. Я вспомнил фальшивые фотографии спиритических сеансов. Облако эктоплазмы витало под потолком, его форма менялась, вылепляясь во что — то абсурдное и источая невыносимую вонь. Мой мозг отказывался обрабатывать информацию. Наверное, нечто похожее ощутили мангусты и долбаные песчанки в Сахаре, увидев, как распускается гриб «Синего тушканчика»[23].
— Я предупреждал вас! — обречённо произнёс Даниэль. Максим выхватил короткоствольный «зауэр», но воспользоваться оружием не успел. Живая тьма выстрелила отростками. Извивающиеся щупальца оплели Максима и оторвали от пола. Он размахивал конечностями и
