— Точно, десять тысяч.
Николет в очередной раз потер купюры между пальцами и протянул пачку Джеки.
— На них осела кокаиновая пыль. Чувствуешь? Наверное, если проверить все деньги во Флориде, то на доброй половине из них выявится то же самое.
Джеки потрясла пачкой. У неё в руке было десять тысяч долларов.
— Разве тебя не одолевает искушение? — улыбнувшись, поинтересовалась она.
Николет серьезно посмотрел на нее.
— В каком смысле? Ты имеешь в виду, не хочется ли мне положить одну из этих пачек себе в карман? Но в таком случае мне пришлось бы позволить тебе проделать то же самое, разве не так? Или же можно было забрать столько, сколько душе угодно, ведь никакого счета к ним не прилагается. И никто кроме нас с тобой не знает, сколько здесь денег. — С этими словами он забрал у неё пачку с деньгами и бросил её обратно в сумку. — Мне приходилось видеть и гораздо больше денег, вываливаемых во время обыска на столы подпольных складов наркотиков, и даже целые картонные коробки, до отказу набитые деньгами. Я видел горы вот таких грязных денег, как эти, и у меня никогда не возникало желания прикарманить из них что-нибудь для себя. А ты как?
— Ты что, шутишь? — сказала Джеки.
— Совсем нет.
— Попытаться надуть Орделла?
— Или меня, — уточнил Николет. — Как только эти деньги будут мною помечены, все пятьдесят тысяч становятся уже собственностью Управления по борьбе с контрабандой.
— И вообще, каким образом, я могу запустить сюда руку, — продолжала Джеки, — если я буду под постоянным наблюдением?
— Вот именно это я и хочу втолковать тебе. Любая подобная попытка бессмысленна. Ты положишь все эти пятьдесят тысяч в пакет, и именно такую же сумму я ожидаю обнаружить, когда ко мне попадет сумка, которую я отберу у Шеронды. У тебя в руках опять будет пакет из «Сакс»?
— Не этот раз «Мейсиз».
— Почему?
— Это ты у Орделла спроси.
— Обязательно спрошу. Уже жду-не дождусь, — согласился Николет.
* * *
Во что должен одеться человек, когда он собирается похитить целых полмиллиона долларов? Выбрать что-нибудь неброское, дополнив гардероб кроссовками или кедами, или же, напротив, вырядиться как можно элегантнее? Поразмыслив некоторое время над этой дилемой, Макс наконец выбрал для себя охрового цвета костюм из поплина с голубой рубашкой и синим галстуком. В соответствии с последними указаниями, он должен был занять позицию на втором этаже «Мейсиз», в отделе женской одежды непосредственной близости от выставленных здесь моделей Анне Кляйн, дожидаясь того, когда Джеки выйдет из примерочной. Ожидалось, что это должно было произойти примерно в четыре тридцать. Выждать ещё некоторое время, чтобы у возможных наблюдателей было бы достаточно времени отправиться вслед за ней, после чего подойти к девушке-продавщице и сказать, что его жена только что по рассеяности оставила в одной из кабинок примерочной сумку. У неё там были пляжные полотенца.
Когда-то давно он прочитал где-то, что люди пунктуальные в большинстве своем одиноки, и это показалось ему сущей правдой: и вот теперь, когда стрелки на часах показывали начало пятого, он стоял у витрины галереи Рене, с газетой подмышкой, глядя через стекло на зеленые холсты. Но Рене нигде не было видно, пока он не услышал у себя за спиной её голос, окликнувший его:
— Макс?
Печальный, или скорее нерешительный. Она стояла позади него, в гуще царившего вокруг людского столпотворения, придерживая рукой опущенную на пол одну из картин своего талантливого мальчика на побегушках.
— Сегодня утром, — сказала Рене. — Приходил судебный исполнитель с повесткой в суд.
— Все правильно, — подтвердил Макс.
Она казалась такой маленькой и беззащитной, стоя на бойком месте, крепко держа обеими руками край натянутого на раму полотна, и не обращая внимания на спешивших за покупками людей, обходивших её стороной. Это было отличительной чертой её характера, не обращать внимания на окружающих: останавливаться для разговора на самом проходе, в дверях, на пороге всевозможных учреждений, отличающихся большим скоплением народа, на автостоянке, особенно когда водитель какой-нибудь машины тем временем терпеливо дожидается, когда можно будет заехать на то место, посреди которого она стоит.
— Я была крайне разочарована, — продолжала Рене. — Я думала, что ты обставишь все как-нибудь пооригинальнее, и уж в любом случае не подошлешь мне с подобной миссией чужого человека, который просто банально поставил меня в известность. После целых двадцати семи лет, что мы с тобой были вместе... И ты считаешь, что это порядочно с твоей стороны?
— Почему бы тебе не отойти в сторону и не освободить проход? — предложил Макс. Покупатели мельком поглядывали на Рене, а проходя мимо него, не упускали возможности взглянуть и в его сторону. — Вот сюда, давай помогу.
Она вошла в свою галлерею. На Рене было свободного покроя платье, чем-то отдаленно напоминающее наряд бедуинов — широкие фалды и глубокие складки белой и золотисто-коричневой ткани, через которые проходили полосы черного цвета. Макс последовал за ней, на мгновение оставновившись, чтобы придержать рукой стеклянную дверь. Он занес картину в зал и, остановившись, прислонил её к низкому столику, стоявшему в сама центре зала, приготовившись к дальнейшему выяснению отношений с Рене. Ее маленькая головка с аккуратной стрижкой в виде шапочки темных волос, возвышалась над по-восточному широким балахоном, глаза были старательно подведены. Теперь Рене не сводила взгляда с картины.
— Я была абсолютно уверена, что Ральф Лорен обязательно купит этот холст, особенно после того, как я притащила вот это к нему на дом. Я ещё сказала: "Повесьте у себя подлинник, излучающий жизнь и энергию вместо эти дурацких английских репродукций.
— Да и что они вообще знают о настоящем искусстве, — сказал Макс, в какой-то мере даже начиная проникаться сочуствием к ней. Теперь она глядела на него, и по выражению её лица можно было без труда догадаться, что она крайне расстроена.
— Знаешь, Макс, тебе следовало бы прийти ко мне раньше и самому сказать о том, что ты задумал сделать.
— Так я же приходил. Но у тебя не было времени для меня. Ты была очень занята своим сыром и крейкерами.
— На том приеме я продала три работы Дэвида. И ещё один холст купилп вчера.
— Значит, дела у тебя идут в гору.
— Двадцать семь лет, — повторила Рене, — как будто их и не было никогда.
Ее слова заставили Макса задуматься. Нет, они были, они должны были быть. Но вслух он не сказал ничего. А зачем? Нужно просто поставить её перед фактом и уйти. Было уже десять минут пятого.
Рене отсутствующим взглядом смотрела на картину перед ней — тростниковая плантация.
— Мы с тобой были совершенно разными, — сказала она. — И с каждым днем мы все дальше и дальше удалялись друг от друга. Я жила свои искусством. Ты же... Наверное для тебя главным была твоя работа. — Теперь она глядела на него. — Но ведь были и такие дня, когда мы были счастливы вместе. Ведь они были, правда, Макс?
