Иловайский и первым взял чарку. Другие генералы последовали его примеру. – Это что? – он указал на бутерброд.
– Немецкая закуска, – пояснил я. – Бутерброд называется. Удобно закусить перед тем, как выпить вторую.
– А вторая будет? – сощурился атаман.
– И третья тоже, – успокоил я.
Генералы засмеялись.
– У этих архаровцев все есть, – сказал, отсмеявшись Паскевич. – И водка, и ветчина, – он указал на бутерброд, – и сало. Мясо не только офицеры, солдаты каждый день едят – и вся армия о том знает. Где вот только берут, непонятно. Не говорят, – он вздохнул. – И ведь что обидно? Стоит объявить в дивизии, что ищу роту для летучего батальона, как командиры в очередь станут.
– Дело не в мясе, – покрутил головой Неверовский. – В армии знают, как рота Спешнева билась под Смоленском и как последней вышла из города. Многие видели их в сражении. Офицеры рвутся в бой, а тут возможность отличиться, снискав славу. Лучше выпьем! За здоровье майора Спешнева и подпоручика Руцкого. За их славные дела – прошлые и будущие!
Он осушил чарку и закусил бутербродом. Другие генералы последовали его примеру. Подскочивший Пахом вновь наполнил чарки, которые генералы составили ему на поднос.
– Им тоже налей! – приказал Паскевич, указав на нас. – А то гости пьют, а хозяева смотрят.
Мы, естественно, не отказались. После третьей чарки Иловайский расправил усы и посмотрел на меня.
– Спой, подпоручик! Про казаков.
– Новую или старую? – уточнил я.
– Новую, – кивнул он. – Старую каждый день слышу.
Я сунул чарку Пахому и взял гитару.
Черноглазая казачка
Подковала мне коня.
Серебро с меня спросила,
Труд недорого ценя.
Как зовут тебя, молодка?
А молодка говорит:
Имя ты мое услышишь
Из-под топота копыт…[123]
После первого куплета Иловайский стал притоптывать сапогом и потряхивать головой. Видимо, наши чарки были сегодня не первыми.
– Любо! – выпалил, когда я смолк.
– У вас что, бабы коней куют, Василий Дмитриевич? – спросил Неверовский.
– Наши все могут! – мотнул головой Иловайский. – Казачки. Они… Они…
– Коня на скаку остановят, в горящую избу войдут, – подсказал я.
– Вот! – подтвердил Иловайский. – Он знает. Только не пойму, откуда? Говорит: на Дону не бывал. Ведь так?
– Не довелось, ваше превосходительство. Но много слышал.
– Да, – начал было Иловайский. – Казаки, они…
– Лучше скажи, кого определишь им в батальон? – прервал Неверовский. Похоже, что о казаках от Иловайского он слышал много и не раз. – Мы-то лучших дадим, а ты?
– И я, – мотнул головой Иловайский. – Вот Чубарого и пришлю.
– Это конь или казак? – поинтересовался Паскевич.
– И то и другое.
Неверовский с Паскевичем рассмеялись.
– Лихой казак! – обиделся Иловайский. – Фамилия у него такая и конь ему мастью под стать. Лучший хорунжий в отряде. И полусотня у него такая же.
– Не сердись, Василий Дмитриевич! – улыбнулся Неверовский. – Верим. Ну, что, господа? – спросил он, вставая. – Пора и честь знать. У хозяев много забот. Его сиятельство Багратион велел передать вам, майор, – он посмотрел на Спешнева, который встал, как и мы, – что завтра к полудню ждет вашего доклада об устроении нового батальона. Время не ждет. Хотя неприятель не дает о себе знать, но это затишье временное. Решающее сражение может случиться со дня на день. Заодно князь сказал, что хочет зреть подпоручика Руцкого в надлежащем для офицера виде. А то, говорит, нет более сил видеть этот статский сюртук среди егерей. У нас армия, а не балаган.
Генералы заулыбались.
– Доброй ночи, господа! – сказал Неверовский, и гости ушли.
– Ваше высокоблагородие! – вытянулся перед Семеном Зыков, все это время тихонько просидевший в сторонке. – Осмелюсь напомнить о своей просьбе.
– Будет! – отмахнулся Семен. – Сам слышал: пушки нам оставляют. Кому ими командовать, как не тебе? Извини, но не о том сейчас речь. К Багратиону нужно прибыть с докладом, а вот что ему сказать, не знаю. Как-то все неожиданно свалилось, – он посмотрел на меня.
– Скажем! – кивнул я. – Ничего хитрого. Подумаешь, батальон! Та же рота, только вид сбоку. Ты лучше скажи, где мундиром разжиться?
– Прикажу Синицину, он сообразит, – сказал Семен. – Есть в роте умельцы, построят. И сукно найдем, и басоны[124], кивер и этишкет. Не о том думаешь. У нас офицеров всего ничего: ты, я да Василий, – он кивнул на Зыкова. – Даже для роты мало, а тут батальон. Просить у Багратиона? Не даст. В армии офицеров нехватка, особенно после Смоленска. У Неверовского в одном из полков после сражения осталось сто двадцать восемь нижних чинов с фельдфебелем во главе, и ни одного офицера. Все погибли или были ранены[125].
– Что тут думать? – пожал плечами я. – Есть Синицын и фейерверкер Кухарев, отберем других унтеров с надлежащей выслугой. Подавай прошение о присвоении им офицерских чинов. Главнокомандующий наделен таким правом. Это станет первой частью твоего доклада Багратиону. Не думаю, что Кутузов откажет. Опытный боец из нижних чинов лучше, чем дворянский недоросль, только-только зачисленный в армию. Его ведь еще учить и учить.
– Принято, – кивнул Семен. – А далее?
– Обсудим, – кивнул я и указал на бревно.
Мы присели и приступили к первому совещания офицеров летучего батальона…
Эпилог
Графиня вышла на балкон и посмотрела вниз. Во дворе особняка зятя стояли готовые к выезду кареты, у которых суетились слуги, грузя на крышу чемоданы, а на места для багажа – сундуки. Крепко увязывали их. Дорога до Твери долгая, и кто знает, что может случиться в пути. Телеги с домашним скарбом ушли вчера, в особняке осталась лишь громоздкая мебель, которую решили не трогать. Большого труда стоило уговорить зятя переехать в тверское имение – поначалу ни за что не соглашался. Но потом в Москву пришла весть о сгоревшем дотла Смоленске… Тут уж и самые рьяные патриоты призадумались. Зять порывался записаться в ополчение, но графиня отговорила. Куда ему на войну в сорок пять-то лет, да еще статскому насквозь? Только под ногами путаться будет. Ограничились пожертвованием на благое дело. В складчину собрали пять тысяч рублей, которые и передали в канцелярию губернатора. Ростопчин[126] лично вышел поблагодарить.
Добрый человек у нее зять, хоть и не военный. С дочкой живут душа в душу, трех внуков ей подарили: двух девочек и мальчика. Старшая уже заневестилась – поди, и замуж бы отдали, коли б не война. Ушел жених в ополчение, ротой командует. Дай Бог, уцелеет…
– Мама! Маменька!
На балкон вбежала Груша с газетой в руке.
– Чего тебе, егоза? – улыбнулась графиня.
– Вот! – дочка протянула «Московские ведомости»[127]. – Только-только принесли. Свежий нумер.
– Что там? Бонапарт
