а самъ ночевалъ въ незанятомъ нумерѣ; дни-же проводилъ у сосѣдки.
Въ четверть третьяго они, стоя у стола, услыхали, что кто-то стучится въ дверь комнаты Карпова.
— Это Бенескриптовъ? — спросила Зинаида Алексѣевна.
— Нѣтъ, вто снаружи стучатся.
— Попросите ко мнѣ. Вы не выходите въ корридоръ. Пускай сюда явится. Коли по дѣлу, вы съ нимъ перетолкуйте; а такъ, тары-бары, извинитесь, что ваша комната занята.
Стукъ прекратился и чрезъ нѣсколько секундъ дверь отворилась. Карповъ вскочилъ съ дивана. Въ дверяхъ стоялъ Прядильниковъ.
Безъ всякой неловкости, точно между ними ничего не произошло, они поцѣловались и даже крѣпко и долго обнялись.
— Николаичъ, — крикнулъ Карповъ — снимай все. Ты здѣсь не у меня; моя комната подъ постоемъ; я у моей сосѣдки. Зинаида Алексѣевна! представляю вамъ Николаича, моего закадыку, о немъ вамъ достаточно извѣстно.
Зинаида Алексѣевна съ любопытствомъ и интересомъ разглядывала фигурку Прядильникова, съ которой Карповъ стягивалъ шубу. Ей сейчасъ-же бросилось въ глаза выраженіе его желтаго, побурѣвшаго лица, съ блуждающими глазами.
— Ну, садись, — усаживалъ Прядильникова Карповъ: — разсказывай.
— Послушай, Алеша, — заговорилъ Прядильниковъ: — здѣсь есть свободныя комнаты?
— Есть, а что?
— Я сейчасъ-же занимаю.
— Ты?
— Да, скажи-ка хозяйкѣ или горничной, что-ли, что я беру комнату и сегодня переѣзжаю. Мнѣ все равно.
— Да что ты, Николаичъ? Вѣдь у тебя готовая квартира? или, можетъ быть, ты для какихъ-нибудь особыхъ занятій?
— Ничуть не бывало, — перебилъ его Прядильниковъ — просто съѣзжаю сюда.
— Non capisco![36] вскричалъ Карповъ, и вдругъ, всмотрѣвшись попристальнѣе въ Николаича, весь тревожно встрепенулся и совершенно серьезно сказалъ: — что же такое случилось?
Зинаида Алексѣевна, переглянувшись съ нимъ встала и объявила Прядильникову, что она сходитъ переговорить къ хозяйкѣ и выберетъ ему самую лучшую комнату.
Когда они остались вдвоемъ, Карповъ еще разъ поцѣловался съ Николаичемъ и проговорилъ вполголоса:
— Спасибо, спасибо! ты добрѣе меня.
— Н-то? — рѣзко спросилъ Прядильниковъ: — какая тутъ доброта… Я, братъ, Алеша, ликвидацію дѣлаю.
— Какую такую ликвидацію?
— Вотъ ты прислушай; помнишь, не такъ давно ты меня допекалъ тѣмъ, что я изъ божьей коровки превращаюсь въ петербургскаго дѣльца…
— Полно глупости цитировать! мало-ли я что мололъ.
— Нѣтъ, ты дѣло говорилъ. Ну, вотъ я, братъ, и превращаюсь опять въ божью коровку и произвожу самому себѣ ликвидацію.
— Да зачѣмъ-же ты все притчами-то изъясняешься?
— Никакихъ тутъ нѣтъ притчей. Кто такой былъ отставной инженеръ-поручикъ Прядильниковъ? — Донъ-Кихотъ съ цыфирью въ рукахъ… Ну, такъ ему и нужно кончать дни свои.
— Ты, значитъ, взаправду оставляешь всякія дѣла?
— Да, дружище, да! — вскричалъ съ дикой радостью Прядильниковъ — будемъ мы съ тобой опять чаишко распивать и о суетѣ міра сего бесѣдовать. И квартиры намь никакой не нужно. Вотъ такъ, въ нумерѣ, и поселимся. Никакой чтобы собственности не было. Какъ это по-латыни говорится? Ты учился, небось? Omnia mea…
— Постой однако, — тревожно перебилъ егоКарповъ — вѣдь у тебя была должность по обществу?
— Сегодня расшаркался по всѣмъ правиламъ.
— На биржѣ у тебя были дѣла.
— Денегъ у меня своихъ никогда не было, а чужихъ мнѣ не нужно.
— Да ты не покончилъ-ли…
Карповъ не договорилъ и вглянулъ еще пристальнѣе на Прядильникова.
— Все покончилъ, все покончилъ, — повторилъ тотъ, потирая руки и зло улыбаясь.
Онъ вскочилъ и забѣгалъ по каинатѣ.
— Я тебя допрашивать не хочу, но, право, что-то въ толкъ не возьму; зачѣмъ-же тебѣ отъ карьеры отказываться?
— Какъ зачѣмъ, какъ зачѣмъ? Ты самъ знаешь, зачѣмъ! Ты мнѣ лучше скажи: кто эта мамзель?
— Очень хорошая дѣвушка, мы съ ней здѣсь познакомились.
— И амуры пошли?
— Амуровъ еще нѣтъ: она не изъ таковскихъ, братъ,
— Это хорошо. Умненькая?
— Очень умненькая!
— Ну, и прекрасно!
Прядильниковъ все бѣгалъ по комнатѣ и потиралъ руки.
— Вотъ видишь, отрывисто и съ хихиканьемъ говорилъ онъ: — какъ мы здѣсь заживемъ! по студенчески, точно на берегахъ Сены, въ Латинскомъ кварталѣ. Ты, я вижу, остепенился, дома сидишь съ умной дѣвицей веселаго нрава. Мы книжки будемъ читать и чаи распивать. И все это у насъ пойдетъ какъ по маслу; одно слово — резвеселое житье!
Карповъ, слушая Петра Николаевича, рѣшительно терялся. Въ голосѣ, тонѣ, въ самыхъ фразахъ, въ отрывистомъ смѣхѣ, было что-то совершенно не прядильников-ское, а между тѣмъ слова были связны, въ идеяхъ не замѣчалось разстройства.
— Да ты все шутишь, — попробовалъ онъ вымолвить, не то въ видѣ вопроса, не то въ видѣ недоумѣнія.
— Я шучу? — ха, ха, ха!
И Прядильниковъ разразился хохотомъ, отъ котораго по спинѣ Карпова пошли мурашки. Если-бъ въ эту минуту не вошла Зинаида Алексѣевна, онъ просто-бы испугался.
— Есть комната? — кинулся къ ней Прядильниковъ.
— Цѣлыхъ три, выбирайте любую.
— Самая дешевая въ какую цѣну?
— Въ одно окно, да вы не захотите, — шестнадцать рублей.
— Цѣна хорошая. Больше я платить не могу. Идемте смотрѣть.
Комнаты были осмотрѣны. Въ одно окно была и узка, и темна, и адски скучна, и съ грязцой, но Прядильниковъ ее взялъ.
— Да помилуй, Николаичъ, — вмѣшался Карповъ — у тебя книгъ сколько, бумагъ всякихъ, а тутъ и письменнаго стола нѣтъ.
— Мнѣ и не нужно: на ломберномъ буду писать, а книги у тебя полежатъ. — Послушайте, милая, обратился Прядильниковъ къ горничной — вы мнѣ постель приготовьте сегодня-же. Вотъ пять рублей задатку. Отдайте ихъ хозяйкѣ; я вечеромъ переѣду. Бѣлье ваше будетъ и полотенцы.
— Да развѣ у тебя нѣтъ? — спросилъ опять Карповъ.
— Я все сдалъ, все сдалъ, — торопливо кинулъ Прядильниковъ и почти бѣгомъ побѣжалъ въ комнату Зинаиды Алексѣевны.
— «Насталъ, друзья, отмщенья часъ!» запѣлъ онъ, надѣвая шубу, такимъ забавнымъ голосомъ, что и она, и Карповъ разомъ разсмѣялись.
Но, проводивъ его до сѣней, они не продолжали смѣяться.
— Это вашъ Николаичъ? — спросила Зинаида Алексѣевна.
— Николаичъ, но только такой чудной, что я, право, ума не приложу, откуда у него все это?
— То-есть что-же это?
— Да вотъ все, что онъ тутъ наговорилъ. Помилуйте, вѣдь это какое-то безуміе.
— Безумнаго онъ ничего не говорилъ, но странно держалъ себя очень, и лицо у него такое необыкновенное; я вѣдь его никогда прежде не видала и мнѣ трудно судить, какъ онъ долженъ былъ-бы вести себя и что говорить.
— Во-первыхъ, онъ хоть и добрякъ, но въ обыкновенныхъ чувствахъ онъ-бы такъ прямо ко мнѣ не явился.
— Ну, это только доказываетъ его хорошую натуру.
— Прекрасно; но я опять-таки утверждаю, что онъ въ нормальномъ состояніи не явился-бы такъ; онъ-бы написалъ, онъ, наконецъ, очень-бы сконфузился, попавши къ вамъ.
— А онъ ни о чемъ не говорилъ съ вами, когда я удалилась?
— Вотъ тутъ-то онъ всего страннѣе себя и аттестовалъ.
И Карповъ разсказалъ содержаніе всѣхъ рѣчей Прядильникова.
— Спрашиваю я васъ, съ какой
