Но терзала мысль о будущем. Ее отпустят, и Нора Аспен будет жить дальше, словно ничего не произошло? Или случится самое страшное? Тогда зачем он церемонится, если все равно ее ждет смерть?
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ
Ван Воссен достал два массивных хрустальных стакана и на две трети наполнил из графина. Паскис заметил, что хозяин дома еле ходит, с трудом волоча ноги. Ван Воссен поднял стакан, приветствуя Паскиса, и тот повторил его жест. Они оба выпили. Это был какой-то бальзам, настоянный на мяте, одуванчике и травах. Напиток обжег Паскису горло и разлился в желудке словно маленькое горячее озерцо.
— Что это? — спросил он.
Ван Воссен улыбнулся.
— Не знаю, как называется. Его изобрели еще в Средние века венгерские монахи. Я слышал, в одиннадцатом веке из-за этого рецепта даже вспыхнула война.
— Зачем вы пишете свою криминальную энциклопедию? Хотите привести все в систему?
Ван Воссен медленно покачал головой:
— Системы нет. Вот что я вам скажу. Если уж Абрамович не смог найти ее, значит, ничего подобного не существует. Какова моя цель? Возможно, я являюсь своего рода летописцем. Ведь понимания можно достигнуть и без каких-то постулатов. Есть ли в этом смысл? Чтобы понять какие-то вещи, не обязательно иметь всеобъемлющую систему. Для этого достаточно определенных моделей.
— Они у вас есть?
Ван Воссен грустно улыбнулся:
— Модели? Да, конечно. У меня чертова уйма моделей, идей, которые смыкаются, перекрывают друг друга и содержат в себе новые. Они повсюду, куда ни кинь взор. Но когда доходит до дела, как понять, что они подлинные, а не просто искусственные построения, порожденные нашим сознанием? Если вы не можете определиться даже с классификацией, как установить единый основополагающий принцип?
— Поэтому Абрамович и сошел с ума?
— Абрамович свихнулся, потому что обнаружил, что в мире нет никакой системы. Этот мир, эта жизнь — всего лишь продукт независимых решений, ежедневно принимаемых миллионами людей. Вы пытаетесь его как-то объяснить и убеждаетесь, что вокруг просто хаос. Предсказать события невозможно. Почему это имеет значение? И зачем Абрамовичу предсказывать события? И вообще к чему весь этот архив?
Ван Воссен говорил все быстрее и громче.
— Зачем вы собираете и храните информацию, если она не влияет на будущее? И если вы не используете прошлое для принятия решений в настоящем?
— Но почему это довело его до сумасшествия? Многие люди верят в свободу воли и не исключают, что во Вселенной нет никакого особого порядка.
Ван Воссен рассмеялся:
— Эти ваши слова — «верят», «не исключают». Вы и все другие верите в свободу воли или не исключаете ее существования, потому что вам кажется это разумным или согласуется с вашими представлениями о мире. Но точно вы ничего не знаете. Вы только подозреваете, что это так, потому что вам это кажется наиболее вероятным. А Абрамович знал это наверняка. В этом вся разница. И он это доказал. Во всяком случае, себе. Он так и не смог никому этого объяснить, потому что к тому времени уже спятил. Одно дело — верить, мистер Паскис, и совсем другое — знать наверняка. Абрамович доказал, что Бога нет, и это свело его с ума.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВТОРАЯ
Шаги на лестнице повергли мальчишек в панику. Пул решил, что сироты боятся Бороды, и попытался их успокоить.
— Бегите наверх. И не спускайтесь, пока я не уйду, и все остальные тоже. Не показывайтесь, если придут взрослые. Поняли? Давайте.
По лестнице зашлепали босые ноги и истертые подметки. Шаги затихли у входа. Держа пистолет за ствол, Пул открыл дверь.
Трое полицейских из БПД при виде его схватились за пистолеты.
— Не стреляйте, не стреляйте, — испуганно произнес Пул.
Он бросил пистолет к ногам спецназовцев и показал им руки.
— Кто вы? — спросил полицейский с сержантскими нашивками.
— Этан Пул. Вы меня разыскиваете? Ну, может, не вы именно, а БПД. Я сдаюсь. Мне надо немедленно видеть мэра. Его жизнь в опасности.
Пул заранее подготовил себе легенду.
Однако этот поток слов не произвел на сержанта никакого впечатления. Один из тех, кто стоял сзади, наклонился и что-то прошептал ему на ухо.
— Господи, — выдохнул сержант и резко ударил Пула по почкам.
Этан чуть осел, но все же удержался на ногах. Сержант схватил его за предплечье, силясь повернуть к стене, но Пул стоял как скала. Тогда другой полицейский попытался из-за спины сержанта ударить Пула рукояткой пистолета, но бывший спортсмен сумел уклониться. Вцепившись в руку, державшую его за предплечье, Пул выкрутил ее так, что сержант упал на колени, и обхватил того за шею. Боль в руке заставила его застонать.
Полицейские подняли и тут же опустили пистолеты.
Пул закрылся сержантом как щитом.
— Я вас не трону. Даже позволю надеть на себя наручники. Только не бейте. Отведите меня к мэру. Его собираются взорвать, и если не принять срочных мер, это произойдет очень скоро. Ясно?
Сержант прохрипел «да», и Пул отпустил его. Тот, пошатываясь, стал хватать ртом воздух. Двое других приблизились к Пулу, который с готовностью вытянул руки. Заведя кисти назад, они надели на него наручники и отвели к полицейской машине, стоявшей рядом с приютом. У машины сержант окликнул Пула и, когда тот обернулся, со всей силой двинул его в живот. Пул был к этому готов и напряг мышцы, чтобы удар не сбил его с ног.
— Будешь знать, как с копами руки распускать, — пробурчал сержант, заталкивая Пула на заднее сиденье.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ТРЕТЬЯ
Рыжий Генри зло смотрел на Фрингса, сжимая и разжимая кулаки.
— Мы можем поговорить здесь, — сказал тот. — Хотя вам вряд ли понравится то, что я скажу.
Все глаза были устремлены на мэра, и хотя он привык отдавать распоряжения, но никогда не делал этого под нажимом, да еще будучи нетрезвым. Немного поколебавшись, Генри все-таки решил, что лучше поговорить с Фрингсом наедине.
— Идите, — глухо приказал он своему окружению.
Мужчины нерешительно смотрели на него, не зная, как поступить. Генри зыркнул на них глазом, и все исчезли. Мэр машинально взглянул на удалявшегося Смита. Эта привычка сохранилась у него еще со времен уличных боев. Жесты, скорость движения и напряженность походки говорили о скрытой агрессии. Генри смотрел, как Смит шагает к двери, бесцеремонно расталкивая людей. Такое мэру было знакомо — уверенная походка большого человека, пугающего людей своими габаритами. В другое время намерения Смита вызвали бы у Генри опасения. В делах, требовавших насилия, Смит был незаменим, но для самостоятельных решений не годился. Однако сейчас, когда у мэра было столько причин для беспокойства, ему было не до Смита.
