Глаз не свожу с открытой двери.
Появляется только Танаэ. Лицо замкнутое. С тех пор как поселилась в «Опасном солнце», я неизменно вижу Танаэ хлопочущей, деятельной, эта женщина из тех, что гребут быстрее потока жизни, чтобы их не унесло течением, всегда с тряпкой в руке, с щеткой, на губах улыбка, наготове слово для каждого, такая женщина написала бы: До того, как умру, мне хотелось бы только отдохнуть.
Мне незнакома Танаэ, вставшая сейчас перед нами. За спиной у нее стоят По и Моана. Безмолвные, будто застывшие.
— Мы уходим, — только и произносит хозяйка гостиницы.
— Мы уходим, — повторяет Танаэ. — Мы приготовили на кухне все, что надо. Вы знаете, где взять стаканы, приборы и тарелки. Вы справитесь.
Танаэ едва заметно кивает По и Моане, и те следом за ней идут к выходу. Лицо хозяйки «Опасного солнца» окончательно каменеет. Мана гнева, унаследованная от тридцати поколений воительниц.
— Я уведу своих девочек в безопасное место, здесь уже хватает смертей. Только вы две и остались. Можете поубивать друг дружку, если вам угодно. У вас есть три часа, на этот раз капитан не соврал, он в самом деле вызвал полицию с Таити.
Танаэ открывает дверь, пропускает вперед По и Моану, выходит сама, дверь за собой не закрывает. Свет врывается в комнату стремительно, будто солнце проспало и теперь исправляет свою оплошность. Слепящее. Яростное.
Последние слова Танаэ звучат у меня в голове.
Прищурившись, смотрю в зеркало. Только мы две и остались. Одна напротив другой. Рядом.
Я так стискиваю свое ожерелье из красных зерен, что начинаю задыхаться.
ЯннЯнн продолжал разорять бунгало Элоизы, «Уа-Хука», ни в чем себе не отказывая. Он открывал дверцы, вытаскивал ящики и вываливал все, что в них лежало.
Он только об одном и думал неотступно.
Он должен защитить Элоизу. Чем дольше он обшаривал карманы всей одежды, просматривал все страницы альбома для рисования, тем больше убеждался, что только ее ему и осталось спасти.
Потому что других он защитить не сумел. Даже свою жену.
У него перед глазами было распростертое на меаэ тело Фарейн, застреленной прямо в сердце. В ушах снова и снова звучали ее последние слова. Янн, скорее ко мне. Я жду тебя на старом кладбише Тейвитете.
Он спешил как мог. Но недостаточно, недостаточно.
Потому что он уже недостаточно любил ее для того, чтобы спасти?
Он все сделал наоборот. Сначала надо было позаботиться о Фарейн, а потом, только после этого сказать ей, что все кончено. Как покинуть того, кто уже ушел? Как признаться, что ничего не осталось от чувства к тому, кого больше нет в живых?
Капитан еще долго обыскивал комнату, листал книги и альбомы, выворачивал наизнанку одежду. Он собрал достаточно улик, чтобы доказать виновность Клеманс, полицейские, как только приедут, сделают тот же вывод, что и он. А он должен был доказать, что та обошлась без сообщников, что Элоизу упрекнуть не в чем. Он должен был проникнуть в ее тайну.
Письмо нашлось во внутреннем кармане чемодана, за распоротым швом. Ему пришлось несколько раз там пошарить, прежде чем он нащупал бумагу и, осторожно зажав между указательным и средним пальцами, вытянул наружу длинное письмо, вложенное в белый конверт.
Натану и Лоле Лонго
29, аллея Пти-Буа
78260 Ашер
Неотправленное письмо.
Черный пляж Атуоны, Маркизские острова
Любимые мои,
Сможете ли вы когда-нибудь меня простить? Сможете ли когда-нибудь простить вашу маму? Какие воспоминания вы о ней сохраните, ангелочки мои? Разумеется, вы не сохраните никаких воспоминаний о той женщине, что носила вас в своем животе, как и о той, что прикладывала вас к груди, все эти годы купала, кормила, одевала вас, убирала за вами игрушки, содержала в порядке дом, чтобы к возвращению вашего папы он весь был веселым и чистым.
Может быть, вы вспомните ту маму, которая по вечерам, когда вы уже лежали в постели, читала вам сказки, которая старалась как могла отдалить от вас вредные экраны, маму, которая подсовывала вам книги, маму, которая переносила на вас мечты о ярком и чудесном будущем: вы полюбите все эти истории, как любила их я, вы будете их читать, будете их сочинять.
Любимые мои, как вы, наверное, теперь проклинаете книги.
Я знаю, что вы должны о них думать, — наверное, ваш папа вам это твердит.
Вы думаете, что они украли у вас маму. И вы правы.
Я всегда много читала — несомненно, тысячи книг прочитала начиная с вашего возраста, и даже задолго до того, но ни одна не подействовала на меня так, как «Вдали от покоренных городов». Не то чтобы эта книга была лучше других, не то чтобы Пьер-Ив Франсуа был талантливее других писателей, все критики мира могут писать что хотят, заклеймить его презрением, но эта книга в какой-то момент моей жизни со мной заговорила. Она пробила брешь. Книги опасны, но тогда я этого еще не знала.
Эта книга говорила о том же, о чем говорят все книги, о несбывшихся мечтах, о жизни, не удавшейся из-за слабой воли, о времени, потерянном из-за недостатка смелости, о смирении перед судьбой, о подавленных желаниях, о даре, который надо развивать, о покорных женах следующих своему призванию мужей, о загубленной жизни, о детях, которые связывают по рукам и ногам, об искусстве, о живописи, о литературе как о беспредельной легкости. И я как дурочка в это поверила.
Я вспомнила себя малышкой, рисующей солнышки и бабочек, вспомнила девочкой, сплетающей строчки своих стихов, и потом увидела себя взрослой женщиной, стирающей ваши трусики. Я поверила в другую жизнь.
Я ушла. Ради книги. Да, ради книги можно бросить все.
Это было полгода назад. Я готовилась вытерпеть чудовищные страдания, но мне надо было излить эту боль на бумагу, разродиться этой печалью, прооперировать себя на открытом сердце и рассказать все. Потом я вернулась бы.
Я писала день и ночь, исписывала страницу за страницей. В эти минуты я была счастлива как никогда и несчастна как никогда, боль утоляла боль, она представлялась мне творческой, романтичной, трагической… Дни шли, чернила высыхали, меня настигло одиночество, испугала свобода; однажды утром, перечитав все, что написала, я поняла.
Иллюзия. Кому, кроме меня, могло захотеться читать настолько заурядную прозу? Еще более убогую, чем заурядная реальность, от которой я бежала. Внезапно слова показались мне насекомыми, поедающими остаток моей жизни. Вы были где-то там, смеялись, играли, смотрели какую-то чушь по телевизору, глупее не придумаешь, и я знала, что это и есть жизнь.
