– они и будут определять будущее. Достаточно попасть в число диадохов у Александра Македонского – и ты точно станешь одним из царей. Но в жутком, многослойном кризисе победить может только та команда, которая даст правильные ответы на вопросы истории. И не просто напишет их на бумаге, а еще и сможет воплотить в жизнь. Быть частью такой команды – и означает создавать грядущее.
Таков перечень основных элементов: кризис как общий механизм, а в нем несколько типов деталей-персонажей, противостояние-война, обязательная перемена цели и рост героя над собой, меняющийся мир, которые обретает сознание и стремится запустить свои щупальца в головы персонажей…
Как же эти элементы проецируются на будущее? Можно увидеть качества грядущих кризисов, которые наверняка проявятся во всем блеске:
– естественно, Лазарчук не знает, каким будет переход через «фазовый барьер», но постоянно говорит, что кризис будет глубже и необычнее, чем можно ожидать на первый взгляд. «Личностность кризиса», это его форма в виде противостояния игроков, большей игры, в которой вообще не видно многих рук, и только post factum можно будет догадаться, что они были. Но во сколько бы слоев тайны не были завернуты эти игроки – в конечно итоге им приходится решать вполне земные задачи…
– непривычность возникающих переходных структур это лучший элемент прогноза: практически любая архаика может получить высокотехнологичную поддержку – и там, где до того были пустые разговоры или бессмысленные обряды, вдруг возникает действующая система. Небольшая этническая группы, прослойка социума, даже фаны популярной игры – вдруг могут стать поставщиками вполне мотивированных кадров. Сама эта переходная система может быть тупиковой, но оттого не мене страшной и упорной в борьбе за существование;
– переход будет сопровождаться разрушениями, бессмысленными войнами, попытками уничтожить противников, потенциал которых уже через пару лет окажется критически важен для технологического скачка, но договориться с ними отчего-то не выходит. Цитируя С. Лема: «Время ужасных чудес еще не прошло». Нет ничего проще, чем сгинуть в таких вот бессмысленных войнах, – вчерашние пастухи-фаны-сектанты могут легко сжечь страну, сами не очень понимая, что делают;
– в кризисе возникнет множество организаций-манипуляторов, которые будут компенсировать отсутствие собственных сил и ресурсов намеками на тайну и всезнание – образ тоталитарной секты лишь самый известный и распространенный из образов подобных структур. Они сделают трансформацию личности адептов своим основным инструментом. В смутное время любая технология работы с сознанием позволяет взять ресурсы будто из воздуха;
– эта трансформация сознания будет носить отчетливо технологический характер, когда за бубнами шаманов и листовками – стоят вполне серьезные наработки. Вовсе не обязательно медикаментозные или кибернетические, часть из них вполне может использовать привычные носители информации. Ужас в том, что инструменты подобных манипуляций получают в руки не самые умные и уж точно не самые дальновидные люди;
– после кризиса границы личности индивида, зона его «Я», самоконтроля – неизбежно изменятся, скорее всего, сузятся. Соотношение органического/технологического в личности поменяется – и эту проблему хорошо бы осмысливать уже сейчас;
– эскапизм для читателя, который мечтает уйти в страну никогда-никогда, оборачивается требованием к нему же – осознать кризис. Если в детективе ищут убийцу, то у Лазарчука в романах ищут выход из многомерного лабиринта. Простые, очевидные и при этом неправильные решения – обозначены в ассортименте. Только нетривиальный подход дает шанс на существование, при этом невозможно победить всех своих противников – надо встроиться в новый мир.
Наконец, в творчестве Лазарчука есть еще детали, которые можно использовать при прогнозировании – но пока они остаются неизвестны читателям. Надо ждать публикации «Посредника» и «Рай там, где трава»…
Май 2015.
Владимир БОРИСОВ, Сергей ШИКАРЕВ
БУДУЩЕЕ У ФАНТАСТИКИ ЕСТЬ!
Беседа
Задавал вопросы Владимир Борисов, отвечал – Сергей Шикарев.
Я глубоко убежден, что фантастика (назови ее научной, социальной, философской, сказочной или вообще магическим реализмом) воспринимается читателем серьезно лишь тогда, когда не просто вызывает сопереживание, но еще и тесно связана с окружающей действительностью. Поэтому сначала хочу попросить оценить Вас: каков процент (примерно, навскидку) такой фантастики выходит в последнее время? Отличается ли ситуация в русскоязычной фантастике от англоязычной?
Любое художественное произведение связано с окружающей действительностью. Хотя бы тем, что и автор, и читатели в этой действительности живут, и сама возможность создания произведения, абсолютно оторванного от реалий текущего момента, мне представляется фантастической.
Другое дело, насколько сам автор желает попасть в нерв времени, поймать Zeitgeist. И насколько ему это удается – результат намерению соответствует не всегда. Прекрасно переплавляет веяния времени в буковки и слова Виктор Пелевин. Хотя, судя по роману «Любовь к трем цукербринам», окружающая действительность ему порядком поднадоела. Что, впрочем, немудрено.
Учитывая огромное, едва ли не безумное, количество наименований фантастических книг, которые ежемесячно появляются на прилавках, оценивать что-то в процентах, а значит – претендовать на знание целого, весьма затруднительно.
Однако подмечу три обстоятельства.
Во-первых, из фантастики (но не из литературы) практически исчезли тексты, представляющие различные сценарии будущего России. Не считать же таковыми различные вариации на тему постапокалипсиса, хотя их популярность – черта сама по себе примечательная.
На рубеже тысячелетий, по более приземленной временной шкале – в конце 1990-х – начале 2000-х, вышло несколько романов, в которых описывались варианты нашего близкого и не очень будущего. Можно вспомнить «Выбраковку» Олега Дивова, «Вариант И» Владимира Михайлова, «Сверхдержаву» Андрея Плеханова, циклы Хольма ван Зайчика и Александра Зорича. Пожалуй, последней книгой такого рода, вызвавшей заметное обсуждение, стал «Русский космос» Ильи Новака и Виктора Ночкина.
С тех пор будущего – как объекта исследования, а не сюжетного фона – в русской и русскоязычной фантастике стало заметно меньше.
Зато стало больше прошлого. В этом заслуга «попаданцев» (я уже сетовал на досадную пассивность этого термина в сравнении, например, с «внедренцем» или даже «засланцем»), стремящихся перекроить историю, чтобы помочь то царю-батюшке, то товарищу Сталину – в зависимости от собственных политических предпочтений.
Конечно, такое то ли вторжение, то ли бегство в прошлое – симптом не столько жанровый, сколько социальный. Это во-вторых.
И в-третьих, самым неожиданным и трагическим образом оказались связаны с окружающей действительностью произведения «геополитической фантастики». Те боевики, в которых описывались военные действия на территории Украины. Вопреки некоторым обвинениям, полагаю, здесь нужно говорить не о подстрекательстве или провокации, а о предчувствии и предсказании. Термин «фантастика ближнего прицела» теперь звучит по-новому. И звучит зловеще.
К слову, известно, что такими произведениями как некоторой тенденцией заинтересовался Брюс Стерлинг. Поговаривали даже о возможности
