белому цвету перехода! Таким образом, первое, что понятно, этот альбом имеет антикатолический смысл.
Но сделать намеки на то, что они движутся к англиканской церкви, было не очень в тренде. Тогда к чему движение? Надо признать, что альбом не создавался как целостный изначально — многие песни сочинялись самостоятельно, а потом «вписывались» в альбом без идеологизации. Во всяком случае, трудно заподозрить «О! Милая» в антикатоличестве. Но позднейшая бунтовая подоплека песни тонизировала общее направление, а ключевую роль сыграла самая интересная песня «Солнце восходит» Харрисона, которая дает энергию последней песне Маккартни «Неси свой груз» — после песни «Золотые сны» — ренессансную тональность.
То есть концепция, таким образом, формируется как воззвание к пробуждению после сна, для «солнечного дела». Заметим, что в альбоме практически нет декаданса, который доминировал в ряде песен пять лет. Таким образом, Abbey Road — явно языческий альбом. А если напомнить, что язычество было всегда антицерковным, а вся субкультура «хиппи» (Харрисон на обложке подчеркивает хиппизм своим видом) тяготела к язычеству и питалась им, начиная с техник камланий, заканчивая «травными» увлечениями и растительностью на голове (заметим, что «увлекаемый» Маккартни без бороды, а трое с нею), то вывод будет очевидным: альбом показывает языческий бунт против Католической церкви, которая, напомним, называется Вселенской (Кафолической). Притом они идут в наступление — это нам «нашёптывает» автомобиль чёрного цвета, «случайно» припарковавшийся именно на противоположной стороне от «Жука». В итоге получается, что перед нами новые жрецы новой веры.
Мне думается, что при всех рисках интерпретации, сейчас понятно, что «Битлз» занимались очень серьезные люди, а значит альбом неслучаен — смыслы закладывались давно: студия «Яблоко» на Улице Аббатов — это случайно? Яблоко — как символ греховного познания из Библии — на улице Аббатов — это случайно? Вряд ли.
А вот как выглядит альбом с яблоком греха с надписью Abbey Road.
Чем не милая провокация: мол, Abbey Road идёт путем греха. А если еще прочитать дырку в яблоке, что тоже было невозможно не учесть, то она напоминает червоточину — очередной амбивалентный предмет во всей этой истории. Это говорит о том, что альбом стал наиболее идеологизированным, притом самым мощным. А так как альбом стал классическим, то он останется в идеологической борьбе надолго, навсегда. Как говорится, где ваша контригра? Что вы можете противопоставить мастерской работе организаторов альбома?
Зачем Маккартни спродюсировал русский романс?
Голос Мэри Хопкин с «нашей» песней «Дорогой длинною» знают все. Но мало кто знает, что песня в исполнении Хопкин имела другое название. Но мы пели «Дорогой длинною». В своё время я наблюдал, как наши люди подпевали на русском, слушая песню в исполнении Хопкин, совершенно не отдавая себя отчет, что они поют. Интересный эффект. Но история песни наводит еще и на странные мысли, среди которых первая — отчего история песни непростая. Начать с того, что эту песню продюсировал Маккартни, что невероятно, потому что опыта у него не было, а было ясно, что к песне приклеили его имя для поднятия статуса проекта. Песня неплохая, но неизвестная, при этом была выпущена на студии «Битлз», «Эппл», в исполнении совершенно незнакомой певицы, поэтому занять в течение шести (!) недель первое место на британском хит-параде, а второе на американском — это что-то невероятное, из серии «так не бывает». Особенно если знать природу и распределение мест и рейтингов.
Что это было? Случайное стечение обстоятельств? Гениальная песня? Но почему эта гениальная песня до 1968 года никого, кроме спивающихся русских эмигрантов, не волновала? Ведь на тот момент ей уже 44 (!) года, причем исполнителями были весьма заметные люди: Петр Лещенко, Вертинский, Лопато. А выпускающими были вполне знаковые студии, вроде «Коламбии».
Что же такое случилось в 1968 году, что песню отправили в прорыв?
Начнем с конца. В русской версии — композитора Фомина и поэта Подревского — песня прочно ассоциировалась с «белогвардейщиной» и в СССР была официально запрещена. А в эмигрантских кругах была своеобразным гимном эмигрантского декаданса. Достаточно последних строк:
Никому теперь уж не нужна я,
И любви былой не воротить,
Коль порвётся жизнь моя больная,
Вы меня везите хоронить.
Некий Раскин сделал другой текст, с явным кабацким креном и пел её в кабаках. И она шла под его именем. И под его именем вошла в мир. Странная история. Но главный вопрос: зачем? Откуда такая стремительность?
Попробуем посмотреть от обратного. После этой песни произошло интересное явление: для начала мы возгордились: о, русская песня стала мировым хитом! Звучала Хопкин везде. Но дальше начали разбираться, и оказалось, что это белоэмигрантский романс. Напомню, что в те времена романс был запрещен как декадансный жанр, во всяком случае, на официальной эстраде. И вот тут такое признание!
Удивительно тонкий ход. Получается, это бы песенный троянский конь, который принудил открыть у нас многие песенные шлюзы, в частности, полуреабилитировать так называемый «блатняк», который затем стыдливо был прикрыт понятием «шансон». Действительно, отказываться о признания песни, которую признает весь мир как русский гимн, было неловко. А если учесть, что музыкальная сторона, вполне лирическая и оптимистическая, была чуть ли не родной, а текст высокий, а в переводе оказался кабак, то это была и тематическая диверсия. Притом, что тема кабака «не ложилась» в музыкальном отношении на протяжные и раздольные звуки и никак не ассоциировались с дорогой — главной темой изначальной песни.
Дорогой длинною, погодой лунною,
Да с песней той, что вдаль летит, звеня,
Да со старинною, да семиструнною,
Что по ночам так мучает меня.
Раскин конечно, примитивизировал песню — вместо тройки, которая едет в неизвестность, действительно оказался кабак (таверна), и оказалось, что «Дорогой длинною» надо переименовывать, потому что в кабаке никто никуда не едет. Происходит смысловой демонтаж песни и она приобретает совершенно пустое название — «То были дни», Those Were The Days.
То есть вроде бы все нормально — песня признаётся, звучит, но вместе эпической, пусть и упаднической, оказывается кабацкой — со всеми вытекающими смыслами, перспективами и обременениями. Фактически нам вменяли реабилитацию кабацкого фольклора как вполне титульного явления.
Но чтобы никто не заподозрил диверсии, песню дают исполнить совершенно ангельскому существу, которая до этого пела в церкви католические гимны (это отдельная тема исследования),
