этого делать, решил посмотреть, что будет дальше. Поднялся со стула, произнес:
– Все же покумекай на досуге. Время есть. – И шагнул к двери.
Константин глянул неприязненно ему в спину и опустил глаза на договор.
Последнее время у Аспенского все шло наперекосяк. Семья расползалась по швам, бизнес сочился сквозь пальцы, как песок. Злость и раздражение точили изнутри.
В общем ворохе негодования из головы не выходила исчезнувшая дочь. Она, кажется, окончательно отбилась от рук.
Через два дня после отказа от проекта Аспенский в городе на улице увидел Валентина. Остановил машину. Валентин подошел. Константин на заднем сиденье авто прочно вдавил плотное тело в спинку, опустил стекло и властно спросил:
– Где Юлия?
Зять беспомощно пожал плечами:
– Не знаю.
– Что ты за мужик, если не знаешь, где шляется твоя жена?! – рявкнул Аспенский так, что прохожие стали оглядываться.
– Она свободный человек, – буркнул Валентин, запинаясь.
– Найди ее! – потребовал Константин. – А то я вам устрою такую свободу, что мало не покажется!
Валентин напрягся, голос задрожал, под мышками вспотело. Преодолевая робость перед тестем, он вытолкнул из себя:
– Ищите сами.
Отказ зятя взбесил Константина. Этот сопляк посмел противоречить ему! Что это? Неужели и тут он начал сдавать свои позиции?
Валентин, нагнув голову, уперто сопел и чувствовал, как под мышками намокла рубашка. Показалось, что тесть увидел темные разводы на синей ткани, и от этого Валентину становилось не по себе. Но еще и потому, что Юлия, как заноза, сидела в нем и болью отзывалась в душе. Даже Кристина не смогла до конца усмирить эту боль. После отъезда Юлии Кристина, как могла, удерживала Валентина возле себя. Он не отторгал ее, и уже это было для нее хорошо. Он старался с Кристиной разрушить магию Юлии, но безуспешно. И сейчас под властным взглядом тестя Валентин злился на себя, на жену, на Кристину и на Аспенского.
Тот заскрипел зубами, хлопнул дверцей автомобиля. Толкнул в спину водителя. Машина тронулась с места. Константина трясло от негодования. Вера в собственное могущество таяла на глазах.
Ему во что бы то ни стало нужно было найти дочь. Это желание было связано с договором, который привезли от Хавина. В нем Павел заложил норму отчисления части прибыли на личные счета Вероники и Юлии. Ну, почему Веронике, Аспенский понимал. Она, несомненно, произвела впечатление на Хавина и, возможно, попросила его. Однако ему было невдомек, как в договоре появилось имя Юлии. В этой странности он хотел разобраться.
Константин ехал по центральной улице, приближался к магазину Истровской. Увидал ее припаркованную машину. Решил заглянуть к Алле.
Последние события многое поменяли. И Алла теперь, с ее неимоверным желанием забраться в постель к Хавину, могла пригодиться Константину. В намечающемся противостоянии с Павлом можно было попробовать использовать ее с выгодой для себя. Посему теперь стоило примириться с нею. Хотя бы на время заключить перемирие.
Водитель по его команде прижался к бордюру неподалеку от машины Истровской. Войдя в магазин, Аспенский сразу направился к служебному помещению под вопросительным взглядом продавца, такого же шустрого, как хозяйка.
Алла встретила его вспышкой в глазах:
– Ты чего приперся ко мне? – Она не выбирала слов, ее тон был враждебным.
Константин проглотил пилюлю, сжал скулы, ответил:
– Ехал мимо.
– Да и черт с тобой! Ехал бы дальше! – Алла сидела за столом. В красном топе с глубоким вырезом на груди. В руке степлер, под рукой бумаги.
– Я погорячился последний раз, – проговорил Аспенский, испытывая отвратительное состояние унижения перед женщиной, которую презирал.
– Ты не погорячился, ты был хамом! – зло пыхнула Истровская. – Впрочем, ты всегда был хамом, не только последний раз! Твоя белая рубашка и белые штаны сейчас не обелят твою натуру! Тебе надо в церковь сходить, покаяться в грехах, коих у тебя через край.
– Я думаю, и тебе не мешало бы покаяться, – хмыкнул Константин. – Еще неизвестно, чьи грехи перевесят на чаше весов. – Он сел на стул и посмотрел ей в глаза. – Забудь. Не последний день живем. Ты же знаешь мое отношение к тебе.
Алла взвилась с места:
– Знаю! Хамское! Но я тебе не Вероника! Я не прощаю обид! Никому не прощаю! Особенно вашему брату! – Алла часто дышала, скребла пальцами по столешнице и удивлялась, что Константин терпеливо сносил ее яростный тон. На него это было не похоже. Она умолкла. Сделала паузу. – Вижу, что не просто так явился. Меня не проведешь. Помощь нужна? Не тяни резину. Что у тебя случилось?
– Окстись, Алла, – поморщился Аспенский, – чем ты мне можешь помочь?
Истровская, как вихрь, вылетела из-за стола и остановилась перед Константином:
– Знаю, что ты презираешь женщин, но при этом без Вероники никогда не взлетел бы так высоко. Опустись на землю, дерьмо собачье! Как бы прискорбно для тебя это ни звучало, но без Вероники ты – ноль!
Аспенского передернуло. Алла зацепила так, что в ответ нечего было сказать. Действительно, если посмотреть в глубину, где бы он был сейчас без Вероники? Мелкой сошкой с магазинчиком вроде этого маленького служебного помещения Истровской. Определенно, использовал бы другую податливую женщину, вот только неизвестно, была бы другая так же удачлива и результативна, как Вероника. Константин поморщился:
– Ты бы попридержала язык.
– А то что? Откусишь? Нет, Константин, по твоему виду заметно, что у тебя сейчас не тот запал. Я скорее выцарапаю тебе глаза. – Она выпустила коготки перед его лицом. – У тебя вид сейчас, как у мыши в мышеловке! И раз приперся ко мне, значит, я тебе понадобилась. Ты всегда наводишь мосты только с теми, кто тебе нужен!
Истровская издевалась, получая удовольствие от этого. Аспенский с радостью влепил бы ей крепкую пощечину, чтобы она закрутилась волчком от боли. Но вместо этого лишь сжал кулаки и сухо произнес:
– А разве ты другая? Мы все друг друга используем. Так устроена жизнь.
Алла не согласилась:
– Это ты используешь, Константин, а я всех люблю! Но ты не умеешь любить! Поэтому скоро останешься один! И деньги не помогут тебе! Я желаю тебе этого! – Она, словно пружина, напряглась и стремительно задвигалась по помещению, бурно показывая, как она ненавидела Константина в эти минуты.
Аспенскому все труднее становилось сдерживать себя и уступать Истровской. Он тяжело свел брови к переносице:
– Ты все врешь! Я не такой урод, каким ты хочешь представить меня!
– Ты чудовище! – выплеснула Алла. – Ты даже дочь вовлек в свои грязные дела!
– Чего городишь, дура? – взорвался Константин, но тут же зажал себя, сделал длинную паузу, чтобы утихомириться. – Я даже не знаю,
