Ёсико отчаянно закивала. Играть главную роль в бродвейском мюзикле — о большем она и не мечтает… Она выглядела совершенно несчастной, постоянно поправляла воротничок. Наконец из всех отрывков и недомолвок ее речи начала вырисовываться правда. Очевидно, Исаму не хотел, чтобы она уезжала. Он хотел, чтобы она осталась в Камакуре, да и вообще обозвал этот мюзикл «посредственной американской дребеденью». Но это препятствие было устранено, хотя и не без разодранных в клочья бумажных дверей и кучи разбитой глиняной посуды. Исаму сдался. Он должен был сдаться. Как сказала Ёсико:
— На карте стоит моя карьера. Мы оба художники, но он не понимает, что я работаю для людей. Мне нужны зрители. А для Исаму все по-другому. Ведь он работает просто для себя…
Но тут возникло еще одно препятствие посерьезнее: отклонили ее прошение о выдаче визы. Причину не объяснили. Мы нажали на все кнопки. Кавамура написал другу в посольстве. Письма туда-сюда летали между Токио и Вашингтоном. Прошло несколько месяцев, прежде чем был получен ответ от американского консула в Токио: Ёсико представляла «угрозу национальной безопасности США». Звучало это совсем по-идиотски. И опять — никакой конкретной причины для отказа. Снова были посланы письма, кое-кого попросили вмешаться. Оказалось, что Ёсико подозревалась в коммунистической деятельности. Но каким образом? Еще время, еще больше писем, еще больше собеседований. В архивах всплыло имя полковника Уэсли Ф. Ганна. Он подозревал, что Ёсико была агентом коммунистов во время войны в Маньчжурии. Установили, что подруга ее детства, еврейка Маша, работала на советскую разведку. И кроме того, разве Ёсико не была в явно дружеских отношениях с Чарли Чаплином даже после того, как стало известно о его антиамериканской деятельности?
Но как злоключения ни с того ни с сего завлекают человека в засаду, так и помощь может прийти откуда не ждешь. По-моему, есть в этом некая сермяжная справедливость. Примерно за год до того, как у Ёсико возникла проблема с визой, она играла роль любовницы английского торговца в Йокогаме — ничем не запомнившийся мне японский фильм, который почему-то назывался «Осенний ветер». С ней же снимался Икэбэ — в роли красивого японского слуги этого торговца. Иностранец слишком жесток, любовница влюбляется в его слугу. Они пытаются бежать. Иностранец хочет убить слугу. Она угрожает убить себя. Иностранец отступает, любовники скрываются в тумане.
Эта ничем, повторяю, не запоминающаяся картина оказалась, тем не менее, судьбоносной. И все потому, что английского купца играл один малый, которого звали Стэн Лутц. Я немного знал его. Он служил на какой-то должности в разведподразделении у генерала Уиллоуби. Очень подозрительный тип, с прямыми соломенными волосами и тонкими губами. Лутц остался в Японии и по окончании оккупации. Раз или два я видел его у Тони Лукки, где он ел пиццу с какими-то японцами — толстошеими, в ярких галстуках, из тех, с кем лучше не ссориться. Меня Лутц особо не интересовал. Но у Ёсико, по-моему, отношения с ним были неплохие. Он сыграл еще в нескольких японских фильмах, большинство из которых пользовались весьма дурной репутацией, вроде тех, что сегодня называют «мягкое порно» — ниже всякой критики. Проворачивал он и кое-какие делишки в бизнесе — то в одном предприятии, то в другом.
Этот Лутц был вполне типичен. Я знал таких людей. Япония предоставляла большой выбор людям, которые не слишком избирательны в способах зарабатывать деньги. Как сказал бы Лукка, все дело в связях, а уж у Лутца они были круче некуда. Одним из его ключевых людей был человек по имени Ёсио Танэгути, которого обвиняли в военных преступлениях и который написал знаменитые мемуары, пока сидел в тюрьме в ожидании суда. Союзники арестовали его за преступления, которые он совершил в Китае во время войны: пытки, убийства, грабежи и все в таком роде. Ходили слухи, что он очень богат. Во время войны императорская Япония была настолько благодарна Танэгути за услуги, что присвоила ему почетное звание контр-адмирала. А переводчиком Танэгути и издателем его мемуаров и был Стэн Лутц.
В любом случае, перед судом Танэгути так и не предстал. По приказу Уиллоуби его освободили — во многом благодаря заработанной в войну репутации неутомимого гонителя японских коммунистов. А ведь именно такой человек нам и нужен, думали американцы, когда в конце 1940-х рухнул Китай, а японские профсоюзы начали создавать проблемы. Оказалось, Ёсико очень нравилась Танэгути, и он помнил ее с тех еще времен, когда она была Ри Коран в Китае. На сообщение Лутца о ее проблемах с визой Танэгути ответил, что состоял в Клубе поклонников Ри Коран в Маньчжурии. И пообещал, что переговорит со своими друзьями в правительстве Соединенных Штатов. Через неделю виза была готова. Что Лутц за это получил, я не знаю. Может быть, он действовал исключительно из дружеских чувств. Хотя слова «дружеские чувства» к махинаторам вроде Лутца я бы не применял.
Чтобы отблагодарить Танэгути за неоценимую помощь в столь деликатном вопросе, Ёсико решила устроить ужин в скромном японском ресторане рядом с Хаттори-билдинг на Гиндзе. Заказали отдельный кабинет с татами. Пришел Лутц. Приглашали Кавамуру, но тот, услышав имя Танэгути, сразу же вспомнил, что как раз в это время у него важная встреча. Пришел Исаму, хотя и не очень охотно. Предполагалось, что вечеринка не будет слишком веселой. Обычное обрядовое мероприятие — одно из тех, без которых японское общество не может существовать. Ёсико лично удостоверилась, что блюда подаются только самые дорогие. Обслуживали их на высшем уровне, и еда была, как бы лучше выразиться, очень изысканная. Ёсико в знак благодарности протянула Танэгути тщательно упакованный подарок: фигурку низенького толстяка с кривым ртом и хитрыми глазками. Я заметил, что на левой руке у него не хватало мизинца.
— Это от моего мужа и от меня, — сказала Ёсико.
— Нет! — Исаму скорчил рожицу упрямого ребенка. — Нет, это только от Ёсико…
Ёсико рассмеялась, метнула на него сердитый взгляд, притворяясь, что это была шутка, и сказала что-то вроде «не обращайте на него внимания». Танэгути что-то проворчал и отложил пакет в сторону, не развернув. Ворчание было его вкладом в застольную беседу. Иногда Лутц пытался это ворчание перевести, отчего настроение Исаму портилось еще больше.
— Я знаю, — повторял он. — Я говорю по-японски.
26
Некоторые семейные пары от частых расставаний лишь процветают, разлука обостряет их страсть. Другие не могут даже ночь провести друг без друга. Что до меня — не знаю. Я просто сторонний наблюдатель. Не могу сказать, что я когда-либо влюблялся. Вожделел кого-нибудь частенько — это да. В Японии это мое нормальное состояние. Но любить всей душой, жить только с одним человеком и больше ни с кем другим, иметь родственную душу, которая делит с тобой постель, заниматься любовью со своим самым близким другом — это то, чего я никогда не испытывал и не желал бы. В любви каждый отдельный человек трансформируется в иную сущность — коллективную, в сущность пары. В вожделении я тоже теряю себя, но, получив удовольствие от обладания другим человеком, хочу вернуть свое «я» обратно. Таким образом, у меня есть любовники — и есть друзья. Мне нравится наблюдать, как другие пытаются стать парой, но у них ничего не получается, и они повторяют эту попытку раз за разом с новыми партнерами. Я восхищаюсь силой их духа — или, лучше сказать, безрассудством. Сам я привык жить без иллюзий, но ценю их в других.
